Цивилизация
Годар умнее, старше и ироничнее большей части своих зрителей, с этим надо смириться, входя в кинозал. Фильм, премьера которого прошла на Каннском кинофестивале, он ультимативно назвал «Прощай, речь» — и в этом названии, конечно, легко увидеть лишь шутку гения, хотя он, несмотря на саркастическую ухмылку, как всегда, предельно серьезен.
Каждая новая работа 83-летнего основателя французской «новой волны» требует сильнейшего интеллектуального напряжения, и к его картинам по-прежнему невозможно подготовиться.
Четыре года назад на ММКФ показывали первый за шесть лет фильм Жан-Люка Годара под названием «Фильм-социализм». На показ картины живого французского классика, автора «На последнем дыхании» и «Безумного Пьеро» набился полный зал. Те зрители, которым довелось заполучить центральные места, с плохо скрываемой гордостью поглядывали на тех, кому пришлось устраиваться на ступеньках.
Примерно на десятой минуте сеанса ситуация кардинально изменилась: самые отважные (или, наоборот, трусливые — это как посмотреть), отдавив соседям ноги, покинули кинозал, на лицах тех, кто остался, преимущественно читался ужас перед тем, на что они себя обрекли.
Рядом с корреспондентом «Газеты.Ru» на ступеньках сидела пожилая женщина, раз в четверть часа громко шептавшая: «О господи!»
На экране действительно происходило что-то невообразимое: появлялись военный преступник и московская девушка-милиционер, показывалась одесская «эйзенштейновская» лестница, дети говорили цитатами из европейских философов, работница бензоколонки обещала убить за Бальзака…
Руководствуясь линейной логикой, понять что-то в этом киновареве было решительно невозможно. Однако ровно в тот момент, когда логическое восприятие отказывало, «Фильм-социализм» из невыносимого переживания вдруг оборачивался переживанием чудесным, но совершенно невыразимым.
В отличие от предыдущей картины в «Прощай, речь» есть формальный (и довольно стройный) сюжет — условная любовная история, показанная, кажется, с точки зрения собаки (в этой роли — пес самого Годара). В кастинге не найти ни единой звезды, о работе над «Прощай, речь» не сообщали таблоиды, хотя режиссер не наводил на съемки тумана секретности.
Некоторым издевательством многие зрители уже сочли и то, что фильм снят в 3D — из экрана торчат то собачий нос, то накладывающиеся друг на друга титры.
На самом деле Годар слишком ответственно относится к делу, которому посвятил свою жизнь, чтобы использовать новые технологии лишь в целях издевательства над зрителем.
Просто объемное кино для него не спецэффект, а еще один способ борьбы с косностью восприятия происходящего на экране. Так же как и многочисленные цитаты, список источников которых он приводит в финальных титрах, — не бряцание энциклопедическими знаниями, а приглашение зрителя к беседе на равных.
Прощаясь со словами, с привычным логоцентричным кино, Годар предлагает вместе с ним проследить за рождением другого, непереводимого и универсального языка, на котором он по-прежнему говорит едва ли не лучше всех, кто сегодня называет себя кинорежиссером.
Годар — один из немногих кинематографистов в истории, которые по-прежнему воспринимают кино как синтетический, но все же очень цельный художественный язык.
В то время как магистральной линией развития в кино остается поиск способа изложения того или иного сюжета, Годар уже, кажется, разобрался во всех нарративных схемах и теперь занимается исследованием языка кино самого по себе, ищет новые способы не сказительства, но разговора со зрителем.
Логично, что результаты этих поисков приобретают форму художественного манифеста. И вполне естественно, что с теми, кто ждет от него повторения экспериментов почти полувековой давности, у него разговор короткий.
