Цивилизация
Совместный проект МХТ и Гёте-института, «Немецкий театр. Впервые на русском» — часть долгосрочной программы Художественного театра, в рамках которой европейские режиссёры ставят спектакли по драматургии своих стран с московскими актёрами. Обязательным условием является то, что тексты, над которыми они работают, специально переводятся на русский язык и до премьеры в России ни разу не публиковались. Проект существует в формате режиссёрской лаборатории: спектакли показываются в виде эскизов, после чего репетиции самых удачных из них продолжаются, и они входят в репертуар театра.
Открыл программу проект «Французский театр. Впервые на русском». За два сезона в МХТ было показано 9 эскизов постановок по французским пьесам (от пьес конца XX века до современных), четыре из которых в итоге стали спектаклями. Теперь наступил черёд немецкого театра, и если среди режиссёров-французов были имена в основном малознакомые, то на этот раз дело обстоит иначе. Первый же эскиз (остальные будут представлены в следующем сезоне) поставила Фридерике Хеллер, одна из самых известных и успешных германских режиссёров среднего поколения, постоянно работающая в берлинском «Шаубюне» и выпустившая там несколько спектаклей.
В России её постановки до сих пор не привозили ни разу, и уже сам факт её приезда и встречи с русскими актёрами, безусловно, событие.
Для спектакля Хеллер выбрала не драму, а прозу скандального писателя Рейнальда Гёца, жесточайшего и последовательного критика общества потребления. Его новый роман «Отпечаток общества» вышел в Германии в прошлом году и вызвал ожесточенные дискуссии. В России писатель почти неизвестен, и постановка в МХТ стала чуть ли не первой для российской публики встречей с его творчеством.
Спектакль безупречен вроде бы со всех точек зрения — и режиссёрски, и актёрски, и по решению пространства. Хеллер вместе с художником Сабине Кольштедт
помещают историю топ-менеджеров гигантской корпорации в строгий и аскетичный мир, где нет ничего, кроме трёх массивных кожаных кресел, трибуны для докладов и пресс-конференций, велотренажёра и шкафа, куда можно спрятаться для секретных переговоров.
На проекционном экране появляются то логотип какой-то фирмы, то крупные планы актёров, то слайды к сыплющей непонятными терминами презентации, то места действия. Когда разговор происходит в офисе — оконное стекло со стекающими по нему каплями. Когда уволенный герой Тхеве произносит длинный монолог, он сидит на кресле, а на экране за его спиной бежит пустая ночная автодорога — получается, что он едет на машине.
Когда герои спускаются в лифте, они просто встают между двумя креслами, а надпись на экране несколько раз поднимается и сменяется следующей такой же — так они проезжают этажи.
Это пространство, где каждая из деталей идеально работает и обрастает множеством функций, где нет ничего лишнего и всё подчинено строгой логике, как и в среде высокого бизнеса.
Актёры играют с немецкой простотой и отточенностью. Кажется, нет ни одного случайного жеста, ни одной не простроенной интонации. Вышколенный, обаятельный и жестокий топ-менеджер Йоханн Хольтроп петербургского актёра Дмитрия Готсдинера, его грузный и растерянный, изгнанный им бывший соратник Тхеве в исполнении Павла Ильина, плетущий интриги советник их обоих (Валерий Трошин) — все они мало отличаются друг от друга, в равной степени принадлежа к той породе офисного планктона, которая вдруг выросла до акульего размера.
Здесь нет места никаким эмоциям, ничему, кроме расчёта, жертвой может оказаться каждый, а жалости не знает никто.
В какой-то момент спектакль начинает выглядеть слишком сухим, но тут же разбавляется толикой абсурда. Тхеве-Ильин вдруг выходит на сцену в костюме мохнатого бурого медведя, который крутит педали тренажёра, урчит, выпрашивает у Хольтропа бокал вина, обнимает героев и пускается в пляс. Здесь и очередной плевок в общество потребления, выставляющее всё на продажу, и явная ирония немецкого режиссёра по отношению к стереотипам о России. А сам Хольтроп вдруг облачается в индейские перья и запевает под караоке песню Уитни Хьюстон «Greatest Love of Аll».
Герои превращаются в пародии на самих себя, делая всё, чтобы не вызывать уже никакого сочувствия.
И даже на похоронах Тхеве урну с его прахом будет изображать медвежья голова, которую он сам снимет и положит на пол.
В своём эскизе Хеллер поставила только первую часть романа, и в финале один из актёров пролистывает до конца папку с текстом, пропустив огромную часть, и вдруг объявляет: «А на 342-й странице Йоханн Хольтроп бросится под поезд», — заставляя героя удивлённо и недоверчиво посмотреть в свою сторону. Такой развязки ничто не предвещает, и невозможно представить, что приведёт к катастрофе это воплощение цинизма, самодовольства и социального успеха в человеческом обличье.
Если не считать скомканности финала, подготовленный за две недели эскиз уже выглядит скорее полноценным спектаклем, чем заявкой на него.
Но главная его проблема лежит в области смыслов. Гёц и Хеллер усердно повторяют зрителям, что мир бизнеса зол, жесток и холоден, давит людей как мух и вытаскивает из них души. Ничего большего из спектакля вынести нельзя (по крайней мере на данном этапе), а все эти истины давно всем известны и стали общими местами в том числе и для театра, даже для российского, вроде бы к этим темам обращающегося не очень часто. Возникает ощущение, что возможности и актёров, и режиссёра гораздо шире «Отпечатка общества» как литературной основы.
Что это спектакль, сделанный людьми, которые с самого начала точно знали, как его поставить и как сыграть, и что им по плечу гораздо более сложные и интересные задачи.
Однако это вовсе не означает, что, если работа над постановкой продолжится и роман будет воплощён полностью, в ней не смогут открыться новые грани и менее тривиальные истины.
