Отслужив как надо на войне в Кувейте, молодой иракский офицер Латиф Який (Доминик Купер) возвращается в Багдад, где его ждет повышение по службе — из тех, отказаться от которых невозможно в принципе. Старший сын Саддама Хусейна Удей (опять-таки Купер), с которым героя угораздило бегать в школе мальчиком, выбирает Латифа на роль своего двойника. Мужчины действительно поразительно схожи в общих чертах, а все, что кроме, легко исправляется с помощью скальпеля (в фильме имеется единственная запоминающаяся шутка, и она про то, что для полной идентичности одному из двойников — понятно, какому именно — неплохо бы укоротить член, чтобы постоянные партнерши сына диктатора не впадали в интеллектуальный ступор).
Должностные обязанности, пусть и подкрепленные приятными пайковыми бонусами в виде цацек и костюмов от известных производителей, оказываются хлопотными. Чудом выжив после покушения, Латиф задумывается о побеге. Драматизма ситуации добавляет тот факт, что герой питает симпатии к фаворитке Удея Сарраб (Людивин Санье), женщине со слабостью к леопардовым манто и вообще, что называется, с судьбой. Любовная линия, впрочем, оказывается в фильме самой неубедительной и заставляет ненадолго всецело обратиться в слух разве только брошенной вскользь фразой: «Моя дочь Тара у сестры в Самаре».
Интригу картине обеспечивает не только выведенная в центр сюжета фигура самого одиозного из двух сыновей Хусейна, но и в ничуть не меньшей степени имя постановщика. О Ли Тамахори, пропавшем с экранов радаров после «Пророка», новости доходили светские и тревожные.
Так, в 2008-м 58-летний режиссер, при платье, мейке и парике, был арестован за попытку предложить патрульному полицейскому сексуальные услуги.
Как это случается в коммерческой культуре, будь то эстрада или кино, внутренние миры ее создателей оказываются куда более затейливыми и неоднозначными, чем выпускаемый ими продукт.
В таком контексте предположения, что при съемках драмы о тонкостях влезания в чужую личность режиссер в какой-то степени отталкивался от собственных переживаний, с одной стороны, стоило бы оставить профильным таблоидным аналитикам (а такие наверняка есть). С другой, в «Двойнике дьявола», который Тамахори снимал за скромные бельгийские деньги, и вправду явно больше авторской свободы, чем в его же отягощенных бюджетом и обязательствами перед продюсерами голливудских постановках.
Вовсе не будучи шедевром, картина зато счастливо обходится без жесткого идеологического крена (который, с наклоном влево или вправо, присутствует в любой американской ленте о войне в Ираке).
Эпизодический Хуссейн-старший предстает не картонным тираном, но в первую очередь мудрым, хотя и вспыльчивым семейным патриархом, которого с атаманом Бульбой из фильма Бортко роднит не только дородная стать и замечательная густота усов, но и публичный позор на седую голову в виде дурака-сына.
Один из самых ярких эпизодов «Двойника дьявола» выглядит прямым парафразом хрестоматийной сцены, воплотившей для всякого русского шестиклассника тот потолок карательной педагогики, до которого ему хорошо бы не допрыгиваться. С той разницей, что отец поводит перед чадом не ружьем, а саблей, говоря, примерно, «я тебя породил — я тебя и оскоплю».
Как и у Гоголя, не сопереживать отцовскому гневу трудно: завтракающий изрядной понюшкой кокаина Удей похищает, насилует и убивает школьниц, с удовольствием пытает провинившихся соратников и многозначительно полеживает в алькове с увешанной бижутерией родной матерью. Обоих главных героев играет набирающий карьерные обороты артист Доминик Купер, и его профессиональный подвиг, пусть и внешне эффектный, не следует преувеличивать. По большому счету всего дел-то, что, входя в образ невольника золотой клетки Латифа, зыркать тем мученически-насупленным взглядом зануды, что способен сгубить на корню любую вечеринку.
А переключаясь в кровавый режим принца Удея, подразумевающий еще меньше полутонов, беспрестанно разражаться брызгающим слюнявым смехом, по которому, как доброго молодца по соплям, сразу хорошо видно отмороженного психопата.
Дополнительное разнообразие в актерскую задачу вносит то обстоятельство, что, будучи Удеем, Купер (наверняка с режиссерской подачи) норовит воспроизвести еще и другого видного экранного психопата — Тони Монтану из «Лица со шрамом». Но попытки облизывать сигару с той же брутальной сексуальностью, с какой это делал Аль Пачино, в исполнении Купера оказываются занятием совсем неблагодарным. Это как на дому в приподнятом настроении, надевши купленную в Евпатории шляпу, пробовать скопировать прищур Клинта Иствуда – но никому, кроме зеркала, результата не поверять. На то чтобы снять кино, сопоставимое с «Лицом со шрамом», режиссеру не хватает почти античной драматургии сценариста Оливера Стоуна, а вылепить что-то по-настоящему интересное из темы двойников не позволяет отсутствие по-набоковски метафизического взгляда на вещи. Сойдясь на экране даже по самому патетическому поводу, Латиф и Удей все-таки выглядят непоправимо комично – как порядком освиневшие и распустившиеся на отдыхе в Эмиратах Электроник с Сыроежкиным.
Больше всего «Двойник дьявола» странным образом напоминает «Калигулу» Тинто Брасса.
Воспроизводя роскошь восточного антуража с золотыми «калашниковыми», авторы цепенеют ничуть не меньше, чем теоретически должен бы зритель, живописное бичевание пороков иракской верхушки происходит с особенным упоением, а моральные оргвыводы, наоборот, даются не без скрежета. Существенное различие состоит в том, что там, где жизнелюб Брасс любуется копошащейся женской плотью, здесь камера зачарованно, нехотя и плавно переползает с одного облаченного в зеркальные темные очки и строгий костюм импозантного смуглого усача на другого (массовку как будто бы привлекали под предлогом конкурса двойников Омара Шарифа). То есть фильм Тамахори в плане чисто эстетической фактуры – продукт, конечно, куда более специальный.
