Цивилизация
Проза Павла Верещагина — попытка найти ответ на вопрос: куда, в самом деле, подевались литературные герои недавнего прошлого? Эти милые шукшинские чудаки с их сидением над микроскопом возле печки? Или измученные моралью трифоновские городские интеллигенты? Философствующие технари Битова? А также их приятели, жены, дети, тещи и свекрови, неспособные понять духовное томление? Вымерли в одночасье вместе с прототипами? Эволюционировали в изнывающих от скуки духлессов и охотниц на олигархов? Всем скопом переселились на Рублевку, завели свой бизнес, устроились топ-менеджерами?
«Чушь какая», — говорит Верещагин своими героями и сюжетами.
Они слегка изменились, конечно. Но если внимательно присмотреться… Две повести сборника объединены одним героем – слегка лоховатым питерцем Бурцевым. В третьей он выглядит пожестче и носит другое имя. Но это все тот же тип с родовыми чертами якобы вымерших литературных предков.
В свой выходной он подолгу смотрит из окна во двор и думает. Задает себе вопросы, на которые нет ответов. Например: чего-то мы все время «деньги, деньги, деньги». Или: «Ну вот, купишь ты и то, и это, и попробуешь того и другого – и что?» Расстроившись, он посылает ни с того ни с сего веселых приятелей подальше. А ступив за порог квартиры, попадает в историю, в какую устроившийся в этой жизни человек не даст втянуть себя никогда.
И не то что бы все эти Бурцевы, Платовы и Лопатины были совсем уж за бортом. По обычным меркам вполне они вписались. Есть свой маленький (иногда и не очень) бизнес. Или работа с приличным окладом. И дома – как надо. Евроремонт, стеклопакет. Машина и отдых в Турции. И бег по кругу за бабками и покупками. И все как у людей.
А настоящей уверенности, что так оно и должно быть — нет.
И оттого какой-нибудь пустяк легко собьет им дыхание, и обнаружат их невписавшуюся суть.
Впрочем, причины, по которым они вдруг теряют почву под ногами, поначалу могут показаться даже отчасти мистическими. Просыпается человек, отгулявший с друзьями после отправки семьи на отдых в Турцию, в соответствующем состоянии. Глаза раздирает и видит в собственной разоренной комнате натурального пингвина. Который смотрит на него пристально своим пуговичным глазом (повесть «И танки наши быстры…»). Или все у него было нормально. И с девчонкой, и с работой. Доставало только, что многовато людей, не понимающих, что можно, а чего нельзя (кидать и подставлять людей, например, и не мучиться при этом). А тут звонят из Америки и предлагают встретиться на ринге с Тайсоном. На пять минут. За 25 тыс. долларов. И очень убедительно объясняют, как это может быть («Охота на Пушкина»). Или того проще — приятель купил совершенно бесполезную вещь и доволен, а ты ходишь и страдаешь, потому что не видишь теперь смысла не только в покупке дурацкого арбалета, но и вообще ни в чем («Арбалет»).
Вся фантастика и мистика объясняются очень скоро и просто.
Пингвина герой сам купил по пьяни у какого-то типа полярника рядом с метро. Подлянку с Тайсоном устроил приятель звонком в радиопередачу «Давай вместе разыграем друга».
Для человека, встроенного в жизнь, все это пустяки. Пингвина можно загнать оборотливой соседке. Про радиорозыгрыш просто забыть. Арбалет, напомнивший, как в детстве сдуру сменял почти новенький велосипед на сломанный спортивный лук, просто выбросить из головы. Но крючок спущен, узелок порвался, и вся уютная и модная шмотка жизни разъезжается по швам. И так не только в истории главных героев верещагинских повестей, но и в историях других людей, в которые они мгновенно втягиваются, отправляясь в магазин за рыбой для пингвина или на радиостанцию — набить морду поглумившемуся диджею.
В историях этих отчасти созерцательные по натуре Бурцевы и Платовы становятся сначала свидетелями, потом, помимо воли, и участниками выпадающих из ряда событий, тем самым прибавляя к своим собственным всплывшим вдруг вопросам без ответа и чужие. И вот они уже не находят себе места и мучаются. И больны. И выпить не хочется. И друзья не веселят, и бабки ни к чему, пока не найдут они ответ на бессмысленные вопросы о смысле.
И уже догадываются, что не найдут они этот ответ никогда.
Как ни странно, все сюжеты приходят к счастливому концу. Герои успокаиваются в компании-— или поездкой с подружкой на атоллы. Или купив, в конце концов, бессмысленный, но красивый арбалет.
Проза Верещагина иронична, мудра и начисто лишена занудства и морализаторства. И потому подобные финалы не кажутся натянутыми и ложными. Но ощущения, что со счастливой развязкой герои избавляются от сошедших на них наваждений, там нет.
И не должно быть. Вся родословная этих чудаковатых, не умеющих жить как все персонажей говорит, что никуда им от странных этих и беспокойных вопросов теперь не деться. Тут важны не ответы, а те, кто задает себе и другим такие вопросы. Как задавали их шукшинские чудики и трифоновские горожане. А еще раньше некий учитель словесности, пришедший в отчаяние от мысли, что счастье его теперь в горшочках со сметаной и жизни с пошлой, мелочной и глупой женщиной.
Повести Верещагина о том, что полное исчезновение таких вот людей из вымышленной и реальной жизни – было бы большой бедой. Которой нам пока еще удается избежать. Потому что нет-нет, да и появятся они снова и снова. В прозе Павла Верещагина, Олега Зайончковского, Нины Садур или Алексея Слаповского.
А если внимательно присмотреться, то и рядом с нами. Или в нас самих. Если повезет, конечно.
Павел Верещагин «Охота на Пушкина». Спб, 2008. «Лимбус-Пресс».
