Какой роман!? Ты же сварщик, Леха!

Контакт с реальностью потерян.

Никому не доверяю теперь.

Себе тоже не доверяю.

Вдруг во мне оно?

Я разрушена. Полностью. Изнутри.

Я уже месяц не видела свою полугодовалую дочь.

Нет, вирус не напугал. Он только раздражает.

Стараюсь узнать как можно больше о Нем, о том, кто вторгся в нашу жизнь, рядом с нами, под нами, над нами, вокруг.

Это голоса из карантина. Слова героев документального фильма «Messages from quarantine», снятого из Милана, слова людей, запертых в четырех стенах.

Все, что осталось из внешнего мира, — окно и балкон.

Единственный способ увидеть Милан — лететь над ним.

Потому весь фильм так минималистичен. Съемки с дрона возле балконов, на которых стоят люди. Одна тревожная раздумчивая нота вместо музыки. И одинокий голос человека. Реплики людей. Обрывки реплик. Из всего, что вижу, а смотрю я много, это единственная работа, которую можно признать голосом из карантина и о карантине. Не шедевр. Но что есть. Больше-то ничего. Русалочка потеряла голос.

Есть времена, которые теряют голос. Шума много. Высказывания нет.

Помните, когда началась Perestroika, все ждали, что теперь шедевры польются потоком. Свобода же. Вдруг выяснилось, что голос потеряли даже те, у кого он был уже очень зрелый. В перестройку не появилось ни одного шедевра. Последний — фильм «Покаяние». Но он был снят в 1984 году, это на экраны вышел в 1987-м. А в 1984-м был запрещен по личному распоряжению Эдуарда Амбросиевича, все копии фильма арестованы, ходили по домам с обысками, все, как мы любим. Это был фильм эпохи старческого, очумевшего, покрытого патиной Совка, который тем не менее еще рождал шедевры. У старика была потенция. Ну, и благодаря ему обрели голос те, кто мучился молча в сталинское время. А что случилось в перестройку и в начале 90-х, так никто и не понял. А почему? Потому что художники обалдели и онемели.

Что наше странное время пандемии оставит после себя? Какой образ в состоянии выразить эти страхи, эту опустошенность, это оцепенение? Кино умеет передавать действие. А как передать бездействие? А что, если нет экшна? А есть пауза...

Объявлено сразу несколько конкурсов. Андрей Кончаловский сейчас просит людей присылать видео из карантина. Что-то смонтирует... National Geographic ищет людей, «чье желание творить выросло в разы из-за вынужденного карантина». Выросло, факт. В душе — есть. На пленке — не остается. Требование одно: «Вынужденное пребывание на самоизоляции из-за карантина». Надо снять что-то выдающееся прямо из окна. Обещают призы и славу.

(Кстати, выдающееся прямо из окна уже снял Виктор Косаковский, но это было очень давно. Эта документальная комедия — редкий жанр — вышла в 2003 году под названием «Тише!». Она живописует трагикомические приключения дорожных рабочих, которые зарывают-разрывают-зарывают-разрывают одну и ту же дыру в асфальте; философский портрет России удался).

Перестройка вспомнилась не случайно. У нас прямо сейчас идет перестройка. И ситуация очень похожа на то, с чем имеют дело специалисты по работе с посттравматическим военным синдромом. Ведь трансформация происходит дважды. Когда попал на войну. (Тогда еще не лечат). И когда вернулся с войны. Это вторая трансформация. (И посттравматический синдром лечат).

Тогда понадобится терапия и, лучшая из терапий, творчество. Точнее, рассказывание историй. Как же можно без осмысления, структурирования, нарративизации. Зачем ходят к психотерапевту? Чтоб он вылечил? Чтоб свою жизнь рассказать! И дело не в «выговориться». А в том, чтобы дистанцироваться от травмы, стать рассказчиком, наблюдателем, автором своей жизни.

Давайте сперва вернемся с войны, переживем вторую, гораздо более болезненную трансформацию...

Увидим, как появятся игровые фильмы, которые расскажут о чем? О той трагической движухе, которая происходила в госпиталях — собственно, на фронтах. Но, мне кажется, это даже можно не снимать. Это так же относится к нашему времени, как блокбастер-мелодрама «Сталинград» 2013 года — к реальности Второй мировой.

Я не говорю о том, как забавно сейчас переформатировались оперы и другие институции. Я говорю о том, как творческие люди пытаются рассказать о том, что же происходит с нами. И почему это не получается...

У меня подруга заболела. С 10 марта не выходила из дома. Только еда с доставкой. Это весь контакт. Еду обрабатывали спиртом. И заболели. Всей семьей. Как это может быть? Вы слышали о таком?

Так же было с чумой, когда выживали те, кто пускались во все тяжкие, и погибали те, кто запирался у себя дома...

Какой образ станет реальным, чтобы отобразить нереальность происходящего?

Вопрос. Вас не задрала ли реклама по «Эху», что вот дескать Пушкин тоже сидел на карантине в самоизоляции? Осенью 1830-го!.. В Болдине!.. Дескать, проведите и вы уже время с пользой. Творите! Да, действительно, пора, засиделась уже в девках, где мои маленькие трагедии, наконец!

«Мы не Достоевские, нам лишь бы деньги», — как говорил один маститый советский писатель. Вот да, мы не Пушкины. А если и Онегины, то только в той части, в которой «труд упорный ему был тошен».

Реклама, кстати, звучит вовсе без иронии. Никогда еще столько не били по тщеславию, как теперь, когда социальные связи рассыпаются, никогда столько не упирали на социальный успех, как теперь, когда сама жизнь уходит от нас. Никогда еще столько не призывали к творчеству.

Не спи, не спи, художник... Ты вечности заложник...

Напоминает старый демотиватор, на мой взгляд, уморительный.

— Нет, здесь я никогда не закончу роман! Завтра же уезжаю в свой дом на озере!

— Какой дом?! Какой роман!? Ты же сварщик, Леха!

— Нет, это невыносимо!

И вот мы вышли на улицы, наснимали пустых улиц, криво замотанных полосатой лентой детских площадок, наснимали документального кино про свое осатанение в изоляции. Ну, пустые улицы... Это только нам непривычно. До уровня образа не дотягивает.

Что мы осмыслили в эти дни, художественно и аналитически?

Но труд упорный

Ему был тошен, ничего

Не вышло из пера его...

У нас во дворе красно-белой полосатой лентой замотали почему-то не детскую площадку и не вход в сквер. Детская площадка и сквер как раз открыты. А посредине сквера елочка. Вот ее и замотали. Египетской забинтованной мумией торчит елочка посреди площади. Чудны дела твои, ГБУ «Жилищник».

Вот еще очередной фильм про наши мытарства показывают в «Настоящем времени». Очень хороший ресурс, там даже несколько шедевров документалистики висят прямо сейчас. И про изоляцию есть, конечно. Но даже пересказать не могу, ничего не запомнилось. Запомнилось только вот это. Церковь в закатных лучах. Поют славно, слаженно. Священник молодой, приятный. Люди целуют икону. Друг за другом. Причащаются из одной лжицы (ложки). Причащается раб божий... один, второй, третий, на четвертом у тебя встают дыбом волосы. Нынешними глазами смотришь на это так, как будто лицезреешь, как аборигены жарят капитана Кука живьем. Оказывается, одноразовые лжицы только в тюрьмах для туберкулезных больных.

Осталась в памяти видеоконференция больного премьера. «Уважаемый Владимир Владимирович, только что стало известно, что тесты, которые я сдал на коронавирус, дали положительный результат, в этой связи и в соответствии с требованием Роспотребнадзора...» Может быть, в этом запечатлелось время? Я бы этот эпизод в фильм взяла бы. В конце концов, формат революционный. И по форме, и по контенту.

Самый многообещающий ресурс в этом смысле The New York Times. Там есть раздел документального кино. И видимо, единственное, что можно признать хоть как-то интересным в плане художественного осмысления — это мини-фильм «Сообщения из Карантина», цитата из которого стоит в самом начале.

«Знаете, что смешно? Я ведь прошла всю войну. Во время бомбежек было легче. Ты по крайней мере мог сидеть в бомбоубежище с другими такими же несчастными, а, главное, социализация не была нарушена, наоборот, мы делили одну судьбу, это помогало».

«Никто больше не говорит: все будет ок. Никто больше не думает: все будет по-прежнему».

«Боюсь, что мы не вернемся обратно к норме. И у моей дочки будет другое будущее».

«Я боюсь одного, что Бог меня не простит и что я не увижу рая».

«А я бы хотел начать с того, где прервался. До того, как зарылся тут в норе и забаррикадировался, я любил ходить в парк и часами гулять под деревьями. Вот я бы хотел начать с того места, где прервался».

Это финальная реплика фильма. Она не очень понятна. И не надо. Ты всегда чувствуешь, какая реплика тянет на финал. Эта была рождена для финала. Я бы хотел начать ровно там, где я прервался...