Цивилизация
Владимир Горовиц утверждал, что успех пианиста состоит из здравого смысла, техники и сердца. Харьковский экономист Евсей Либерман, муж старшей сестры Горовица Регины, хотя и занимался вроде бы далекими от искусства сюжетами экономики машиностроительных предприятий, вложил шестьдесят лет тому назад в свою статью в «Правде» «План, прибыль, премия» и здравый смысл, и профессиональную профессорскую технику, и страсть.
От той статьи отсчитывают начало будущей косыгинской реформы, хотя экономическая дискуссия, в центре которой оказался Евсей Либерман, проводилась при Никите Хрущеве и стала возможной именно благодаря атмосфере его времени. Конечно, завкафедрой экономики и организации машиностроительного производства Харьковского инженерно-экономического института Евсей Григорьевич Либерман был известен в экономических кругах и далеко не в первый раз выступал со статьями, где обосновывались разнообразные экономические стимулы для производственных предприятий. Даже при позднем Сталине у Либермана вышла целая книга о хозрасчете – эту тему он активно развивал. Его публиковали в хрущевское время и в «Вопросах экономики», и даже в 1956-м в «Коммунисте». Но как это бывает с писателями и режиссерами, ранние работы не были замечены. А вот новая «постановка» на «сцене» газеты «Правда» воспринималась уже как установка. Как команда начать дискуссию.
Дебаты началась – и какие! Статья Либермана вышла 9 сентября 1962-го, а за неполный месяц в дискуссионном порядке только в «Правде» было опубликовано еще 14 статей! И это не считая второго материала Евсея Григорьевича от 16 сентября «Еще раз о плане, прибыли и премии» и масштабнейших дебатов на страницах «Вопросов экономики».
Разумеется, сам харьковский профессор был одержимым мотором реформы, но его поддерживали, иначе бы в портфеле «Правды» не оказалось столько статей, которые выстрелили залпом, – и это был профессиональный, а не пропагандистский разговор. По версии известного советского экономиста Арона Каценелинбойгена, эмигрировавшего в 1970-е, статью протолкнул в «Правду» академик Алексей Румянцев, известный партийный либерал, в то время возглавлявший международный коммунистический журнал «Проблемы мира и социализма». Но журнал «Time», посвятивший еще до формального старта реформы Либерману и косыгинской реформе тему номера («Коммунистический флирт с прибылью», 12 февраля 1965-го) и вынесший на свою обложку портрет харьковского профессора, утверждал, что о статье чуть ли не с самим Хрущевым договорился академик Василий Немчинов – как раз в то время, когда с первым секретарем договаривались о публикации «Одного дня Ивана Денисовича». Вполне символическое совпадение...
И та, и другая версия правдоподобны: Румянцев наверняка знал Либермана по продолжительной работе в Харькове, а Немчинов много сделал для продвижения реформаторских идей – на его статью 1964 года даже ссылался Михаил Горбачев, когда в 1987 году объявил о начале реформы экономики. Но есть подозрение, что о Немчинове, который стоял у истоков легендарного Центрального экономико-математического института (ЦЭМИ), журналистам из «Time» мог рассказать сам Либерман. А говорить с ними он, разумеется, без разрешения с самого верха никогда бы не стал.
Знаменитый журнал аттестовал профессора как «коренастого украинца с быстрым и остроумным английским». Украинский еврей Либерман действительно блестяще говорил и писал по-английски – он любил писать в разные западные редакции запальчивые письма, защищая свое марксистско-ленинское мировоззрение. Ответил он потом и журналу «Time»: написанная по-английски статья называлась «Флиртуем ли мы с капитализмом? Прибыль и «прибыль».
Судя по всему, язык он просто выучил, как не поленился уже во вполне взрослом возрасте в дополнение к своему классическому (в гимназии), юридическому (досоветскому, в Киевском университете) и экономическому образованию получить инженерное – чтобы не по-дилетантски разбираться в проблемах машиностроения. И это несмотря на то, что он мог сломаться, когда его арестовали в год Большого террора, но в 1939-м году выпустили в короткую паузу, когда Сталину и пришедшему руководить НКВД Берии было выгодно имитировать отказ от необоснованных репрессий в годы «ежовщины». А вот тесть Либермана умер в заключении в 1940-м.
Словом, Евсею Григорьевичу повезло, и свое везение он с лихвой окупил уже в свои практически пенсионные годы, когда весь мир увидел его изображение на обложке американского журнала, а Владимир Горовиц звонил Регине с криком «Твой муж стал знаменитым!». Тот самый Горовиц, который самим фактом того, что он остался на Западе, мог испортить карьеру сестре и мужу сестры.
И Либерман действительно стал знаменитым. Его фотографировали знаменитые мастера, например, Макс Альперт, автор канонической фотографии «Комбат». Среди его работ есть замечательное теплое фото, где скромная еврейская чета идет по улице Харькова. Самые обычные пожилые муж и жена, если не знать, что мужчина – автор реформы, призванной дать хотя бы какие-то стимулы советской экономике, а женщина – пианистка и педагог, сестра гениального музыканта.
Разумеется, Либерман был среди тех, кто реформу двигал, но он был отнюдь не один. И по-прежнему оставался далеким от власти – Косыгин тесно общался не с профессором Либерманом, а с академиком-философом Теодором Ойзерманом. Евсей Григорьевич со своим ироническим прищуром давал интервью «Paris Match», а Теодор Ильич прямо на даче Косыгина набрасывал его речь… Просто так получилось, что на косыгинских реформах стоял и стоит лейбл «либерманизации» (так острословы и, вероятно, противники преобразований называли попытки советского премьера что-то изменить в системе).
Об экономических стимулах и ограничении масштабов мелочного планирования писали и говорили многие. Например, еще в 1941 году экономист Александр Бирман написал статью о хозрасчете в промышленности: «Никакой план не в состоянии учесть всего многообразия условий работы предприятия. Чтобы обеспечить выполнение государственного плана, необходимо расширить права хозяйственников». Тот же Бирман, сторонник хозрасчета и новых методов стимулирования предприятий, популяризовывал логику косыгинской реформы в «Новом мире» Александра Твардовского. Тогда еще можно было писать, как это делал Бирман, о том, что «проверка действительной потребности каждого изделия» возможна лишь «путем его реализации, т.е. превращения товара в деньги». Или задаваться вопросом: «Может быть, взаимоотношения между планом и рынком подобны отношениям между конструктором и технологом: первый решает, что делать, а второй – как». Или предполагать, что в «2000 г. ни один вид средств производства не будет непосредственно распределяться центральными плановым органами». А ведь Бирман как в воду глядел… Но в 1970-х и 1980-х такое уже не очень можно было писать.
В той знаменитой статье 60 лет назад Либерман тоже настаивал на том, что добиться большей эффективности производства можно, «если до предприятий доводить планы только по объему продукции в номенклатуре и срокам поставок. Притом это надо делать с максимальным учетом прямых связей между поставщиками и потребителями. Все остальные показатели надо доводить только до совнархозов (тогда еще существовали хрущевские совнархозы. – А.К.); разверстывать их между предприятиями не нужно». Ровно по этому пути потом пошел эксперимент, одобренный Хрущевым и описанный журналом «Time»: «Две швейные фабрики – московская «Большевичка» и горьковская «Маяк» – получили свободу действий, чтобы вести переговоры о ценах и продавать свои костюмы и платья напрямую в 22 розничных магазина. Магазины сообщали двум фабрикам, какие виды товаров хотят покупатели, а фабрики оценивались по прибыли, полученной от фактически проданных товаров».
Это, по сути, был рынок при сохранении государственной собственности. Именно второе обстоятельство – государственная собственность – потом затормозит реформу. Ее, как любое масштабное преобразование, надо было регулярно поддерживать, она нуждалась в политической крыше. И такая крыша была в первые годы в лице Косыгина. Но оказалось, что экономика тесно связана с политикой: идеологические и политические заморозки, пиком своим имевшие вторжение советских войск в Чехословакию в 1968-м, поставили крест на экономических реформах. Притом что именно восьмая пятилетка, начавшаяся в 1965-м, как раз тогда, когда состоялся знаменитый Пленум ЦК, давший старт реформе, оказалась самой успешной за все советские годы. А в постановлении Пленума было зафиксировано следующее: «…устранить излишнюю регламентацию деятельности предприятий, сократить число плановых показателей, утверждаемых предприятиям сверху, наделить их необходимыми средствами для развития и совершенствования производства, улучшить использование таких важнейших экономических рычагов, как прибыль, цена, премия, кредит».
Последнее, конечно, могло безотказно работать только в рыночной экономике, основанной на частной собственности, и в демократической политической среде, которая сохраняла бы волю сменяемых руководителей государства к реформам. И при свободных ценах, намек на которые имелся и у Либермана: «Установить принцип и порядок гибкого образования цен на новые изделия с таким расчетом, чтобы более эффективные изделия были рентабельны и для производителей, и для потребителей, то есть для народного хозяйства в целом».
Во второй своей сентябрьской статье Евсей Либерман сказал о самом важном – речь идет не о формальном изменении показателей, а о сущностных вещах, не об административных, а экономических инструментах: «Полезно заметить, что речь идет не о реформе показателей, а о реформе взаимоотношений предприятий с народным хозяйством».
Но в партитуре Евсея Григорьевича была обязательная программа – дать отпор именно намекам на то, что он предлагает социалистической родине капитализм. Во второй статье он иронизирует по поводу «некоторых обозревателей в США и ФРГ», которые толкуют о возникновении рыночного хозяйства и свободного предпринимательства в СССР. Тут Либерман и проговаривается: прибыль в советской системе не превращается в капитал, потому и предпринимательства быть не может, а централизованное планирование, пусть и усовершенствованное, не предполагает никакого рынка. Чистая правда…
Рынок предполагал бы подрыв советской власти, а реформы и вели – объективным образом – к элементам рынка. Поэтому и были остановлены. Либерман еще немного попреподавал, его еще немного пофотографировали – с Региной он был запечатлен на фоне московского кинотеатра «Россия». А потом он замолчал, как, впрочем, и все другие авторы и популяризаторы реформы. Как замолчала и вся страна. В 1980-м умер Косыгин, в 1981-м — Либерман, в 1984-м – Бирман.
В 1986-м Владимир Горовиц приехал в СССР, чтобы дать концерт в московской Консерватории: «Я не видел никого из своей семьи вот уже 60 лет». Интеллигентная старушка в дикой очереди за билетами на улице Герцена давала интервью на английском: «Увидеть его было моей мечтой с детства». Московская публика волновалась не меньше Горовица, который был тронут шквальной овацией Большого зала Консерватории. 83-летний гений начал со Скарлатти… Пианист никого не застал: Регина, так и оставшаяся невыездной и не заслужившая даже звания доцента Харьковской консерватории, его уже не увидела, потому что скончалась за год до перестройки, приоткрывшей окно в мир. Потом началась опоздавшая на два десятилетия реформа и развалился Советский Союз. А затем страна зашла на еще один реформаторский и контрреформаторский круг.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.