Цивилизация
Что случилось 12 апреля 1961 года? Как это – что? Привет вам! Полет Гагарина, начало космической эры.
Правильно! Я тоже так считаю, и я у себя дома на полном серьезе отмечаю этот день, хотя в моей семье нет космонавтов или астрономов. Почему я так радуюсь полету Гагарина? Потому что я обожаю прогресс, прорыв, шаг в неведомое.
Полагаю, что все мои друзья и знакомые согласны с тем, что это великий день в истории страны и всего мира.
Но вот вопрос – а кто-нибудь был там, на Байконуре? Разумеется, нет – возраст не тот.
Хорошо. Кто-нибудь видел хоть один кадр теле-, кино- или хотя бы фотосъемки об этом великом событии? Или хотя бы какие-то адекватные и бесспорные документы, типа журнала пусковой установки? Увы, нет. Нет таких кадров и нет таких документов.
Объяснение этому довольно странное – но в отсутствие других приходится ему верить. Говорят, что Гагарин очень сильно рисковал (еще одно подтверждение того, что это был настоящий подвиг). Якобы риск крушения ракеты и гибели космонавта составлял более 30% – а это громадный риск. Однако все-таки было решено стартовать. Но Хрущев (или кто-то из правителей) запретил любую документальную фиксацию старта и полета Гагарина. Зачем? А вот зачем. Если, не дай бог, ракета взорвется или космонавт погибнет в космосе, или при возвращении – мы сделаем вид, что вообще ничего не было. Никакого запуска, никакой гибели. А если кто-то из свидетелей попробует пикнуть, что, дескать, разбилась ракета и погиб космонавт – то мы его спросим: «А где хоть какие-то свидетельства того, что вообще был какой-то пуск?». Чисто советская манера, кстати говоря – удалять неприятности из информационного поля.
Но давайте о хорошем! Гагарин слетал и вернулся, ура.
Вот в таких прекрасных случаях факт не нуждается в скрупулезных документальных подтверждениях. Тем более что в случае Гагарина полно подтверждений «post factum». Никто, даже самый отъявленный враг СССР, не мог сказать, что все последующее было всего лишь грандиозным спектаклем. Все убеждены, что полет Гагарина, разумеется, имел место – но в силу обстоятельств у нас нет документов о самом моменте старта ракеты. Ну и в том ли дело?
Это я к чему? Это я к тому, что не надо всякий раз злобно кричать: «А какие у вас доказательства?» – если вы видите факт, который вас чем-то не устраивает. Верите в хорошее, приятное – постарайтесь поверить и в неприятное.
Ибо доказательство – в который раз процитирую математика Успенского – это всего лишь рассуждение, убеждающее нас настолько, что мы с его помощью готовы убеждать других. А в основе такого рассуждения очень часто лежит этика. В предельном случае – наше «нравится» или «не нравится».
Когда нам что-то нравится, когда что-то соответствует нашим нравственным критериям (игра слов тут не случайна!) – мы говорим: «Да зачем нам все эти ссылки, снимки, цитаты и даты? Все и так ясно!». А когда наоборот, когда происходящее идет вразрез с нашей картиной мира и нашими моральными принципам – мы злорадно восклицаем: «Это фейк! Где ссылки? И ссылки ваши тоже фейковые!».
В предельном случае ясно то, к чему мы привыкли. Привыкли слушать, кивать и повторять.
Впрочем, в естественных науках и, отчасти, в истории все-таки есть какие-то более или менее приемлемые способы доказать, что нечто на самом деле имеет место. Но в политике, особенно текущей – дело обстоит куда более зыбко.
«Постправда» – это вовсе не изобретение последних лет. Перефразируя знаменитого в свое время советского поэта Николая Тихонова, можно смело сказать: «Постправда с нами ела и пила». Любые формы цензуры, любые замалчивания, ханжеские скобочки или звездочки вместо фраз и отдельных слов, запреты книг, фильмов, спектаклей и картин – та же постправда.
Что уж говорить, например, о советских экономических отчетах. Враг не знал правды о советском бюджете – но и советские экономисты, включая сотрудников Госплана, тоже ничего не понимали: сколько производим, сколько ввозим и вывозим, хоть в штуках, хоть в рублях. Советская статистика была запутана настолько надежно, что для ее распутывания нужно создавать отдельный НИИ – истории советской экономики. Да где денег взять…
Собственно, вся эта модная «постправда» – скорее всего, лишь вежливый синоним для слова «вранье», для создания заведомо ложной картины. Упор на слово «заведомо». Потому что большинство наших утверждений суть добросовестные заблуждения. Мы верим, что на похороны Ленина люди сами в лютый мороз пешком шли со всей России, или верим, что все митинги оппозиции – оплачены врагами нашей страны, хотя стоит чуть напрячь голову, и становится понятно, что и то и другое – мягко говоря, не совсем так. Но напрягать голову – этот уже почти атавистический орган – не хочется. Сложившаяся картина мира – дороже.
Меня очень умиляет (а на самом деле тревожит), что многие люди говорят: «В политике нельзя ориентироваться на мнение других, мнение других действует только на слабых умом или духом. Нужно мыслить самостоятельно».
Абсолютно невыполнимое требование! Мы живем только и исключительно в социальных зеркалах. Свое имя мы узнаем от мамы с папой. Свою цену – от людей вокруг, начиная от друга в песочнице и кончая правнуком, если кому повезет. О том, либералы мы или консерваторы, умные или глупые, богатые или бедные, честные или подлые – мы тоже узнаем от других. Отражаясь в чужих глазах и чужих мнениях.
Даже о том, что мы умираем, мы догадываемся по выражению лица врача, по поведению наших родственников, которые вдруг приводят к нам нотариуса или священника.
И вот, казалось бы, самый простой вопрос: было что-то или не было? Как и откуда можно это узнать, удостовериться, убедиться?
Увы, только понаслышке.
Позволю себе длинную, но прекрасную цитату из Франсуа Рабле.
«Мы пошли на этот шум и увидели горбатого старикашку, уродливого и безобразного. Звали его Наслышка; рот у него был до ушей, во рту болталось семь языков, и каждый язык был рассечен на семь частей; неизвестно, как он ухитрялся, но только говорил он всеми семью языками одновременно о разных вещах и на разных наречиях; на голове и на всем теле у него было столько же ушей, сколько у Аргуса глаз; вдобавок он был слеп, а ноги у него были парализованы.
Вокруг него я увидел великое множество мужчин и женщин, слушавших его со вниманием. Они в течение нескольких часов становились просвещенными и учеными и пространно, в изысканных выражениях рассуждали о таких необыкновенных вещах, для ознакомления с сотой долей которых не хватило бы человеческой жизни – о египетских пирамидах, о Вавилоне, о троглодитах, о пигмеях, о каннибалах, о Гиперборейских горах, обо всех чертях – и все понаслышке.
Я увидел там, если не ошибаюсь, Геродота, Плиния, Филострата, Страбона и еще невесть сколько историков, – прячась за ковром, они втихомолку писали прекрасные книги – и все понаслышке.
Рядом с Наслышкой я увидел множество примерных и еще довольно молодых студентов; когда же мы у них спросили, на каком они факультете, студенты сообщили, что с юных лет они учатся быть свидетелями и что, возвратившись на родину, они будут жить честным свидетельским трудом, свидетельствуя обо всем на свете в пользу тех, кто им больше даст, – и все понаслышке. Засим они нас дружески предупредили, что если мы хотим продвинуться по службе у знатного вельможи, то для этого необходимо всеми способами утаивать истину».
(«Гаргантюа и Пантагрюэль», глава 31).
Обратите внимание: среди упомянутых знаменитых историков нет имен Фукидида и Ксенофонта. Почему? А потому, что они были очевидцами и участниками тех событий, которые описывали. А остальные обо всем знали понаслышке.
Обратите внимание и на то, как выглядит этот самый Наслышка.
У него нет ни ног, ни глаз – то есть он нигде не бывает и сам ничего не видит. Зато у него много ушей. То есть он – уже в первой половине XVI века! – устроен как типичный современный сайт новостей. Агрегирует то, что в него влетело, не проверяя не только достоверность информации, но и вообще ее фактичность – не только «так это было или не так», но и вообще «было это или не было». И передает это дальше всеми своими семью языками на разных языках.
Информационный кошмар длится уже пять веков, и с каждым днем поток разнообразного вранья только усиливается.
Однако желание иметь собственное мнение снедает многих. Не хочется быть попугаем, повторяющим слова за граммофоном пропаганды. Как во всем разобраться? Как надежно отделить вранье от правды, факт от фейка, случайное умолчание от злонамеренной подтасовки, и, наконец, искреннюю заботу от мошеннической манипуляции?
Честный ответ: и не пытайтесь.
Собственное мнение в политике не может быть фактичным, поскольку факты валятся на нас селевым потоком – все равно не разгребешься.
Собственное мнение может быть только моральным.
А мораль может быть – должна быть! – только доброй. Иначе это и не мораль вовсе.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.