Цивилизация
Вот уже месяц в Бразилии горят амазонские леса. Леса, которые называют «легкими планеты», выгорают стремительно и неумолимо. Президент Болсонару отказывается эти пожары тушить. Человечество почти не обращает на это внимание.
… В самом центре Лиссабона есть короткий, метров тридцать, переулок, который называется переулок Индии. И то правда — в столице Великих географических-то открытий. Это круто уходящая вверх двухсотлетняя брусчатка и несколько домов, отделенных от монастырской площади старинной стеной. В одном из домов, в полном соответствии с названием переулка, обитает семья с Индийского субконтинента: внушительный папа, три женщины, чей статус я определить так и не смогла, и маленькая девочка — вылитая звезда Болливуда с поправкой на возраст.
Собственно, вокруг этой девочки и крутится вся жизнь семьи. Ее наряжают как принцессу, ее постоянно фотографируют, отец и женщины, одна из которых, надеюсь, ее мать, не спускают с нее глаз. Я зову ее Маленькая Рани и радуюсь каждый раз, когда она мне улыбается.
Наверное, это хорошая семья. Работящая, дружная и очень, очень чистоплотная. Дважды в день кто-то из женщин моет каменное крыльцо. Мыльной водой и тряпкой, потом обычной водой и щеткой, потом снова тряпкой, а потом протирает насухо. А потом появляется Маленькая Рани и наносит на отполированные лиссабонские камни невероятно красивые узоры своей родины, которую она, наверное, никогда и не видела.
А в это время женщина, что моет крыльцо, обходит стену и выливает грязную воду под вековой вяз на монастырской площади. Потом другая женщина бросает под это дерево мешки с мусором. И то же самое делают другие жители переулка Индии.
Помойка под вязом растет, но тех, кто живет в переулке Индии, это не волнует — они ее не видят, они отгорожены от помойки стеной. А я вижу. Потому что именно мои окна выходят в монастырский двор.
Я пыталась с этим бороться. Я ругалась, стыдила на всех доступных мне языках. Тыкала пальцем в жирных голубей, потрошащих пакеты с пищевыми отходами. Однажды даже показала соседям дохлую крысу, держа ее за хвост и скорбно цитируя список заболеваний, которые переносят грызуны. Маленькая Рани с визгом убежала в дом, а ее отец обозвал меня садисткой и расисткой, которой нравится пугать индийских детей.
— Это менталитет, — говорили мне сведущие в индийской культуре люди. — Для них главное — это чистота жилища и одежды. Порядок следует поддерживать только на собственной территории, будь то двор или тело. Все прочее их не интересует.
Ну ладно, думала я, в очередной раз отправляя в префектуру живописное фото помойки, его, допустим, не интересует чистота городских улиц. Но безопасность дочери — нет? Ведь где помойка, там паразиты, грызуны, бродячие кошки: да, они как-то ухитряются сосуществовать, не мешая друг другу! Мало того, это еще и бродяги, наркоманы и прочие опасные личности, которым неизвестно что придет в голову при виде Маленькой Рани. А если ребенок нечаянно наступит на использованный шприц, поранится и заразится?
— Моя дочь не выходит из дома одна, — величественно сказал индиец, когда я попыталась донести до него свои опасения. — Она гуляет только там, где чисто.
И тогда я поняла, что эта старинная стена — она отделяет не только и не столько переулок Индии от монастырской площади. Она, стена эта, разделяет сознание. Проводит границу между тем, что внутри, и тем, что снаружи. Пока Маленькая Рани украшает свое крыльцо белым орнаментом, того, что за стеной, вроде как и не существует.
— Как вы, человек из такой огромной страны, можете иметь такое узкое сознание! — в отчаянии сказала я.
Индиец посмотрел на меня очень внимательно, пожал плечами и спросил: «А вы живете иначе?»
«Конечно!» — ответила я.
Тогда он прищурился и произнес только одно слово: «Бразилия».
Бросил очередной мешок с мусором под дерево и ушел в свой чистенький ухоженный мирок, оставив меня стоять посреди помойки.
При чем тут Бразилия, спросите вы. Я тоже не сразу поняла. А когда до меня дошло, помойка за их стеной и под моими окнами вдруг оказалась совершенно естественным явлением. Ну да, он прав, этот человек с внешностью злодея из индийского фильма. Того, что за стеной, вроде как и не существует.
В Бразилии амазонские леса полыхают так, что в два часа дня Сан-Паулу выглядит так, словно там наступила ночь: затянутое дымом черное небо, мутный диск багрового солнца — это похоже на апокалипсис. Леса, которые называют «легкими планеты», выгорают стремительно и неумолимо.
Президент Болсонару не хочет тушить эти пожары. Отказывается расследовать поджоги. Вместо этого он в твитере издевается над женой французского президента — и мир возмущается.
Погибшие леса, изувеченные животные, индейские племена, лишившиеся своей естественной среды обитания — нет. Оскорбленная французская женщина — да.
Когда горел так и не сгоревший Нотр-Дам, мы все были «je suis Пари». Потеря роскошной готической игрушки в центре Европы казалась нам страшной трагедией. Как мы будем жить без Нотр-Дама, стенали даже те, кто видел его только на картинках. Наша цивилизация гибнет, это начало конца, давайте же что-то делать всем миром!
А горящая Бразилия — это далеко и неправда. Горящая Сибирь тоже. Никто не «je suis Амазонка» — это там, за стеной. Ну, горят и горят, в мировых новостях об этом не скажут. Вот жена Макрона — это да, это проблема, давайте пристыдим Болсонару за бестактность, мачизм и тупость. А леса… племена… ну бывает, что.
В сущности, мы все живем как мой сосед-индиец. Просто наш периметр немного шире — не только собственный двор, но и улица. А что там за углом, нас тоже интересует не слишком сильно.
Мы, как маленькие дети, сидим в своей песочнице и взахлеб плачем о сломанной игрушке, не замечая, что вокруг нас рушится мир.
Мы не думаем о том, что без игрушки прожить можно. А без кислорода нет, и то, что за стеной, неминуемо коснется нас тоже. И гораздо быстрее, чем мы думаем.
Нашу цивилизацию погубит не потеря готического собора. Ее погубит местечковое сознание, существование в парадигме «Моя хата с краю». Чего бы это ни касалось — экологии, выборов, проблем голода или нелегальной миграции. Мы все связаны, и это очевидно — но только не нам. Мы по-прежнему пытаемся украсить свои маленькие мирки, не замечая, что с каждым днем они сжимаются подобно шагреневой коже.
«Это меня не касается». «Надо уметь замечать только хорошее». «Создай свое собственное пространство». Все это звучит как приговор цивилизации, которой мы так гордимся — да это приговор и есть. Ничего не вижу, ничего не слышу. Я в домике.
А домик между тем тихонько сползает в пропасть, потому что нет ничего опаснее, чем тщательно выпестованная слепота. Которая, конечно, облегчает жизнь. Но существенно ее укорачивает.
