Цивилизация
Накануне сегодняшнего саммита Евросоюза общеевропейской конституции был нанесен последний символический удар. Президент Германии Хорст Келер, представляющий пока еще оппозиционный правый альянс, отказался подписывать текст конституционного договора, ратифицированный в прошлом месяце обеими палатами парламента. Поводом стал запрос в Конституционный суд Германии депутата от баварского ХСС. Он усомнился в том, что европейский документ соответствует законодательству ФРГ, а заодно потребовал вынести его на общенациональный референдум. Таким образом, к историческому обсуждению судьбы интеграции Евросоюз подошел с сокрушительными результатами: главный документ не принят в трех ключевых странах-основателях (Франция, Голландия и Германия), об отказе от него объявила и Великобритания. Как и предполагали, столь масштабный сбой в заранее расписанном движении стимулировал другие, не связанные с конституцией противоречия внутри ЕС: англо-французский спор по поводу сельскохозяйственных субсидий превратился в клинч, а без его разрешения не принять бюджет на 2007–2013 годы.
В России катаклизмы внутри ЕС вызывают разную реакцию — от злорадства по поводу двинувшихся по пути СССР и «подавившихся восточными трофеями» европейских экспансионистов до сетований относительно того, что Европа в очередной раз не смогла стать мощным полюсом многополярного мира. Так как же нам относиться к тому, что сегодня происходит в Европе?
Начать следует с того, что, с точки зрения практического взаимодействия, в отношениях Россия — Европейский Союз ничего не изменилось. Все базовые документы — как Соглашение о партнерстве и сотрудничестве 1994 года, так и «дорожные карты» по четырем общим пространствам, принятые в прошлом месяце, — продолжают действовать. Главный партнер по переговорам, Европейская комиссия, свои подходы к России не изменит. Во-первых, очень сильна бюрократическая инерция, а во-вторых, никаких оснований их менять нет.
Механизм работает пусть и не идеально, но, с точки зрения европейцев, достаточно эффективно и вполне соответствует пониманию ЕС уровня развития России.
Пересмотр политики, конечно, возможен, поскольку в Европе существуют весьма разнообразные взгляды на сегодняшнюю Россию и ее перспективы. Процесс это, однако, в силу специфики организации весьма непростой и многоступенчатый, требующий участия как стран-членов, так и наднациональных органов. В обозримом будущем Россия едва ли окажется в числе европейских приоритетов, соответственно, и бюрократический процесс выработки новой стратегии отношений затормозится.
Перед Москвой это, в принципе, открывает благоприятную возможность для формулирования собственной долгосрочной стратегии. До сих пор повестка дня, по сути, определялась Брюсселем. Во-первых, потому что в Евросоюзе, как правило, гораздо лучше, чем в России, формулируют как цели взаимодействия, так и его концептуальные рамки. Проще говоря: лучше знают, чего хотят. Во-вторых, управленческий аппарат ЕС способен, в отличие от российских чиновников, быстро и качественно подготовить рабочий проект документа, который потом и становится основой для всей дальнейшей дискуссии. То есть отправной точкой является именно европейская позиция. Наконец, сама сегодняшняя идеология Евросоюза в значительной степени построена на идее расширения сферы действия европейских норм и правил, то есть направлена на установление определенного типа отношений с ближайшими соседями.
Теперь ЕС придется на время заняться собой. При этом через два года истекает срок действия нынешнего основополагающего соглашения между Россией и Евросоюзом, так что вопрос о новой базе отношений уже стоит на повестке дня.
У Москвы есть возможность использовать европейскую заминку для того, чтобы, во-первых, попытаться осознать собственное видение места России в будущей Европе и, во-вторых, исходя из этого места, предложить собственный проект нового договора.
За последние годы представления российской элиты о модели взаимоотношений с ЕС претерпели серию изменений. Интеграционная модель 1990-х годов по умолчанию исходила из того, что Россия — это, условно говоря, «огромная Польша», то есть страна, которая очень медленно будет трансформироваться по евростандартам. Такой подход сменился романтизмом периода раннего Путина, когда президент во время триумфальных визитов 2000–2001 годов говорил о готовности России взять на себя свою долю ответственности за безопасность (прежде всего, энергетическую) и развитие Европы, однако встретил вежливое внимание, но не более того. По мере роста цен на нефть и улучшения макроэкономических показателей России, с одной стороны, и очевидных перемен во внутренней политике, с другой, тональность снова изменилась: Россия — самодостаточная страна и самостоятельный центр силы и влияния, она не собирается ни с кем интегрироваться. Следующий новый этап связан с осознанием реальных последствий украинского поражения: интеграционная риторика снова в ходу, хотя под интеграцией подразумевается нечто похожее на отношения СССР и Европейского сообщества двадцать лет назад. Тогда степень экономической взаимозависимости была уже очень высока при наличии несовместимых политических систем.
В российских экспертных дискуссиях уже сегодня появилась тема, которую пока трудно представить себе на политическом уровне: при сохранении нынешних тенденций развития — прежде всего, демографического и сырьевого — лет через двадцать Россия не только не сможет оставаться никаким самостоятельным центром силы, но и окажется перед жестким выбором — к какому из имеющихся центров примыкать и как бороться за сохранение собственного суверенитета. Потенциальный центр на востоке — бурно развивающийся Китай. Возможный центр к западу от наших границ — единая Европа. Вообразить хоть сколько-нибудь равноправные отношения с будущим сверхдержавным Китаем практически невозможно. Европа, безусловно, тоже не сахар, но при наличии подобной альтернативы она предпочтительнее.
Экономики России и ЕС взаимно дополняют друг друга, при этом при правильно выстроенной политике у Москвы есть шанс регулировать отношения с Евросоюзом при помощи сырьевого рычага.
<1>Возникает вопрос: а какая Европа тогда в интересах России? Монолитная и сильная, то есть та, которая и была запланирована в провалившейся конституции? Не совсем. Квазифедеративное европейское государство, если оно когда-нибудь появится, сводит к минимуму возможность присоединения к нему России, поскольку даже при максимальном ее ослаблении невозможно представить себе добровольный отказ Москвы от большей части государственного суверенитета. А вот вхождение в объединенную, но гибкую Европу с высокой степенью экономической свободы и умеренным наднациональным компонентом в перспективе исключать не стоит.
Иными словами, если в результате нынешних и грядущих перемен внутри ЕС альянс плавно вернется к тем формам интеграции, которые существовали во времена экономического сообщества, вопрос о членстве России может перейти в практическую плоскость.
Более того, оказаться способом гарантировать национальный суверенитет перед лицом многочисленных вызовов и угроз.
Правда, для этого серьезные изменения должны произойти не только в России и Европе, но и по всему миру. Чего, впрочем, нельзя исключить. За последние 15 лет политический ландшафт преобразился до неузнаваемости, и ничто не свидетельствует о том, что система пришла в равновесие. Рост Китая, подъем Азии, перенапряжение Соединенных Штатов, смена политических поколений на Ближнем Востоке, увеличение числа «несостоявшихся государств» — все это может в очередной раз заставить мировую элиту принципиально переосмыслить все происходящее на планете. И на фоне предполагаемых изменений тесное сближение России и Европы может показаться лишь мелким штрихом на глобальном полотне.
Автор — главный редактор журнала «Россия в глобальной политике», специально для «Газеты.Ru-Комментарии»
