Цивилизация
Тем, кто поверил моим призывам разбавить собой сотрудников московских предприятий и учреждений, по телефонограммам из районных управ, направленных на митинг «Россия против террора» на Васильевском спуске, и все-таки решил прийти на него, я приношу свои искренние извинения.
Скорее всего, вы на него, как и я, допущены не были.
Первые подозрения, что призывы продемонстрировать свою солидарность перед лицом террористической угрозы, не доносившиеся вчера разве что из утюгов и кофемолок, мягко говоря, неискренни, появились у меня еще на Тверской.
— Проводили бы митинги каждый день — как бы хорошо в Москве ездить было! — с восторгом посетовал таксист, въезжая на Тверскую со стороны Белорусского вокзала. Погоди, вот на Пушкинской тебя развернут, злорадно не сказал я вслух, заранее понимая, что к 16:30 на метро «Новокузнецкая», куда моя коллега-журналист Женя Снежкина принесла с собой самодельный плакат с изложением части собственной антитеррористической программы, я точно не успеваю.
Не сказать чтобы Тверская была свободна. Но для того чтобы во второй половине дня вторника можно было ехать по ней, как по Алтуфьевскому шоссе ночью, сделано было все. Милиционеры весь день не давали парковаться здесь автомобилям.
Пикетов, однако, не стояло и на Пушкинской площади, не было их и перед Манежной, хотя число людей в разнообразного вида форме становилось все больше. В районе Лубянской площади, как и полагается, они уже численно превышали прохожих. А поскольку на Старой площади движение все-таки было перекрыто, то из машины пришлось вылезать.
— А на митинг-то как пройти, сограждане? — От традиционных для Лубянской площади наркоманов юноши-дружинники с красными повязками, которым я задал этот вопрос, приятно отличались цветом лица. Они предпочитали пиво здесь и сейчас. Соседи-милиционеры смотрели на соратников с неодобрением, но прямо его не выказывали, а укоризненно смотрели отчего-то на меня. Напрасно я, пижон, пошел на митинг в белых брюках.
— На Васильевском спуске. Тут все перекрыто, — отвечали мне дружинники, указывая куда-то в сторону Замоскворечья. Не испытывая судьбу пешими передвижениями, я направился под землю и в минуту добрался до метро «Третьяковская», откуда, по моим соображениям, уж никак не могли не пускать на Васильевский спуск: не по воздуху же прилетят туда все 100 тысяч заявленных демонстрантов.
Удивительно, но в 16:40 движение людей по Ордынке в сторону метро было куда оживленнее, нежели к Васильевскому спуску. Количество людей в разнообразной форме бросалось в глаза. Причем не только мне: на другой стороне улицы мой же маршрут повторяла девушка-иностранка с большим синим чемоданом на колесиках. Иногда девушка задавала какие-то вопросы то воину Армии России в плащ-палатке защитного цвета, то сотруднику МВД в плащ-палатке серого цвета. От ее вопросов силовики приходили в ступор. Синий чемодан, впрочем, ни у кого вопросов не вызывал: было очевидно, что его содержимое у барышни проверяли полминуты назад. Через пять минут чемодан и девушка перестали тревожить мою гражданскую бдительность, свернув в переулок, а я взошел на мост.
Впрочем, пройдя через металлоискатели, я тут же и остановился. Через сотню метров на мосту стояло примерно сотен пять человек, остановленных оцеплением в черных кожаных куртках и беретах. На той стороне моста то же оцепление ограждало демонстрантов, уже достигших Васильевского спуска. Ни в ту, ни в другую сторону оцепление не пускало ни Женю Снежкину со сделанным из домашней швабры плакатом, ни остальных желающих присоединиться к митингующим. С их стороны доносилась веселая песня Николая Расторгуева про батяню-комбата. Не было ни особенного траура, ни особенной радости, ни особенного беспокойства — просто не пустили.
— Нужное число демонстрантов, наверное, уже пришло, — съязвила интеллигентная дама рядом со мной, негромко, но так, чтобы слышал улыбающийся человек в черном. Тот, видимо, услышал, но лишь улыбнулся. Улыбнулись ему и мы. Он-то искренне улыбался, а мы — с фигой в кармане: по всем нашим расчетам, через пять-десять минут он вполне мог принять участие в нашей экзекуции.
И было за что — за плакатик.
Что теперь говорить, что это был не мой плакатик, а Женин? Написана на нем была банальность: «Путина в отставку!» Конечно, я бы сам не стал писать на нем именно «Путина в отставку», поскольку не вижу в этой отставке смысла, не интересуюсь личной судьбой Владимира Путина и не знаю, нарушал ли Верховный главнокомандующий, под руководством которого Россия ввязалась в антитеррористическую войну, закон. Но сам я вообще не знаю, что следует писать на таких плакатиках. А Женя для себя знала. В том чтобы предложить эту точку зрения другим людям, я видел только полезное. А вот в том, увидят ли в слогане «Путина в оставку» полезное митингующие — не был уверен. И уж тем более не был уверен, полезным ли этот плакатик сочтут сотрудники ОМОНа. Короче, мы опасались.
Тем временем со стороны Васильевского спуска донеслись усиленные динамиками голоса, предвещавшие начало митинга. Минуту молчания мы стояли среди не допущенных к митингу ровно так же, как и допущенные, и так же молчали. А далее послышался бойкий голос телеведущего Владимира Соловьева.
Вообще говоря, я не удивился, что именно Соловьев открывает контртеррористический митинг, на который народ собирали всей чиновничьей Москвой. Я-то помню, как накануне выборов президента Соловьев рассказывал в интервью, что Борис Березовский предлагал ему убить Ивана Рыбкина и стать после этого президентом России вместо Владимира Путина. Скорее всего, это предложение запало Соловьеву в душу — говорил он куда как более задорно, нежели накануне Владимир Путин. Но что говорил телеведущий, мне сложно было разобрать: начинался дождь, да и акустика на мосту была куда хуже, чем на Васильевском спуске. Обрывки слов про «персональную ответственность» мне понравились — да и Женин плакат был про то же. Обрывки про «бдительность» и необходимость следить, с кем твои дети ходят в школу, я не очень понял. Вероятно, потому что моя дочка пока не ходит в школу.
Тем временем коллеге удалось выяснить, кто же дал указание прекратить за полчаса до митинга проход по мосту на Васильевский спуск. Знание, что этот приказ отдал генерал-лейтенант Козлов, меня лишь немного развеселило. Я снова был не со своим народом. Зато народ довольно быстро понял, что я не с ним. Поскольку уже в 17:10 стройными колоннами, хотя и воровато оглядываясь, по тротуарам на мосту потянулся на выход, то есть в нашу сторону.
Встав на высокий парапет, мы выставили спорный плакатик навстречу дезертировавшим с казенного митинга согражданам, которым в спину уже что-то говорил народный артист СССР Василий Лановой.
Кажется, он говорил о солидарности с президентом Владимиром Путиным, которого мы напротив призывали отправить в отставку.
Дождь, между тем, усиливался, и потоки людей, сворачивающих свои плакаты, возрастал. Когда на сцене выступала бабушка-акын из Карачаево-Черкесии, дождь превратился в сильный. Когда выступал артист Константин Райкин, дождь стал очень сильным. По окончании эмоционального выступления Райкина на траурном митинге какой-то идиот на трибуне крикнул: «Ура!» Мой народ побезмолвствовал пятнадцать секунд, а затем повалил на выход с утроенной силой, устроив на тротуаре столпотворение. Многие из них видели странную пару на парапете с плакатиком «Путина в отставку!» и реагировали.
Не буду врать, что реагировали на него только положительно. Например, молодому человеку, несущему свернутую растяжку «Якиманка против террора» и потребовавшему «не позориться», мне хотелось сказать что-то обидное. Например, про то, что странно слышать это от человека, только что удравшего с митинга, посвященного памяти погибших детей. Старикам, говорившим то же самое, возражать не хотелось. В конце концов, с моей точки зрения, это был спорный лозунг.
Но большая часть людей реагировала одобрительно.
Я готов принять сомнения в этих словах. Я и сам не ожидал, что на митинге окажется столько людей, готовых поддержать то, что написано на плакате. Это было необъяснимо — люди, которые только что, с точки зрения организаторов митинга, выражали солидарность с Владимиром Путиным (об этом им в спину буквально орал, кажется, спикер Совета федерации Сергей Миронов), говорили нам, проходя мимо: «Молодцы. Правильный плакат».
А вот мужчину в сером свитере, вслух призвавшим Владимира Путина сделать себе харакири, я не одобрил. По мне, вполне хватило бы заявления о досрочных выборах президента и парламента.
К 17:40 поток людей, не желавших слушать Юрия Лужкова под настоящим ливнем, стабилизировался: быстрее уходить с митинга было уже технически невозможно. Да и говорил Лужков вещи, которые было странно слушать. Например, «мы готовы пойти на любые крайние меры! Регистрацию, например...» На Васильевском спуске тем временем призывали голосовать за резолюцию митинга — очень длинную, жесткую и из-за дождя не очень понятную. Говорят, 135 тысяч митингующих единодушно ее одобрили. Я воздержался, но я, как уже говорил, на митинг толком и не попал. И уж тем более не могу судить, было ли их 135 тысяч. Мне показалось, меньше.
Наконец через 47 минут после начала митинга он был объявлен законченным. Оцепление, не дававшее митинговавшим уйти прямо по мосту, было снято. Правда, оцепление, не дававшее нам присоединиться к своему народу, сомневалось в том, что все сделано правильно.
— Кто дал приказ снять оцепление? — гневно вопрошал у своего начальства омоновец в черном. Кто-то. Генерал-лейтенант Козлов, очевидно.
Выйдя, наконец, на середину моста, мы решили, что, стоя здесь, мы оповестим о содержании своего плакатика максимально возможное число митинговавших. Мы видим их лозунги (запомнились призывы к ЦБ запретить продажу квартир за доллары и написанное маркером на куске фанеры «Явлинский мразь» у «Идущих вместе»), они видят наш.
Я не знаю, была ли реакция проходящих мимо нас демонстрантов на слоган «Путина в отставку» более эмоциональной, нежели на зачитанную резолюцию. Но она была. Нас почти не спрашивали, почему именно Путина и почему в отставку — тема митинга, кажется, давала на этот вопрос очевидный ответ. Чаще всего нас спрашивали: «А кого вместо него?»
Что мы могли ответить? Мы честно отвечали: «Мы не знаем, думайте сами».
И этот ответ, кажется, принимался. Например, проходивший мимо сотрудник МВД с капитанскими, кажется, погонами на плечах, услышав наш ответ очередному демонстранту, во всеуслышание заявил:
— Хорошо, хоть кто-то с нормальным плакатом. — Мы так и не поняли, признал ли капитан в нас нормальный контингент, с которым привычно работать, или же признал правоту Жени.
Наконец, двое юношей-дружинников, решивших расспросить нас о нашей политической программе (мы отказались), скромно попросили нас подержать плакат перед уходящими с митинга демонстрантами. Мимо шел Российский университет дружбы народов, фирма «Интеко», префектура Северного административного округа, ООО «Строймонолит-НН», взвод солдат срочной службы, и сотрудники всех этих организаций не кинулись опровергать наш тезис, не стремились убеждать нас и наших неожиданных соратников в нашей вопиющей неправоте.
Дождь к тому времени уже закончился, и они при виде сделанного из швабры плакатика «Путина в отставку», улыбались. Несколько раз нам жали руки. Несколько раз выражали неодобрение. Один раз посетовали, что плакат маленький. Кто-то вручил мне листовку, призывающую меня «стать лидером новой политической партии» и объясняющей, что это — «просто и бесплатно». Я думаю, множество из людей, спешащих по мосту в автобусы, в которых их привезли на Васильевский спуск, задумались. А уж осудили они нас или поддержали — это их дело.
Когда, наконец, нам удалось достичь Васильевского спуска, милиция уже недовольно объясняла в мегафон допущенной на митинг делегации КПРФ, что собрание закончено и неплохо было бы покинуть территорию. А прямо под высокой оградой храма Василия Блаженного сотня людей зажигала свечи и оставляла их на брусчатке. Среди этих людей, большая часть из которых была направлена на митинг по разнарядке, по собачьим бумажкам из префектуры, под угрозой ссоры с начальством, не было ни Юрия Лужкова, ни Василия Ланового, ни Сергея Миронова. И этим людям никто не указывал зажигать свечи в память погибших в Беслане детей и взрослых. Милиция призывала их расходиться, а они стояли.
Им наш плакатик был явно не нужен.
