Цивилизация
Шокировавшая общественность в 1966 году появлением обнаженной в фильме Антониони «Фотоувеличение», Джейн Биркин никогда не останавливалась. Она сыграла любовницу Брижит Бардо в «Дон Жуане 73» Роже Вадима и сорокалетнюю любовницу пятнадцатилетнего мальчика в «Мастере кунг-фу». Она спела с Сержем Гинзбуром знаменитое «Je T'aime, Moi Non Plus», положив начало своей музыкальной карьере и новому витку скандальной славы – стоны и придыхания Джейн Биркин в этой композиции стали классикой не только музыки, но вообще не пойми чего. В итоге получилось, что ее музыкальная карьера затмила кинематографическую. Ее новый альбом дуэтов «Rendez-Vous», где Биркин спела с Брайаном Ферри, солистами Portishead и Placebo, вышел в России.
--Добрый день, могу ли я поговорить с мадемуазель Джейн Биркин?
— Так это я! Je m’apelle Jane!
— Восхитительно. Прежде всего я хотел бы поблагодарить вас за ваш новый прекрасный альбом.
— О, спасибо, спасибо! Это первая моя пластинка, достигшая такого успеха. Даже «Baby in Babilon», которая была «золотой», несколько месяцев добиралась до этой отметки. «Rendez-vous» понадобилось всего две недели, чтобы достичь золотого статуса.
EMI выкупило права на «Arabesque» и попросило записать еще один альбом по-быстрому. Я согласилась, потому что как раз была в гастрольном туре, и предложила им альбом свиданий, встреч с людьми по дороге. В день последнего концерта тура «Arabesque», а он состоялся в день смерти Сержа (Гинзбура), то есть 2 марта, я спела последний раз с арабскими музыкантами, а потом села за работу над «Rendez-vous».
Я сама не ожидала такого успеха: в Германии альбом был пятым номером в чартах, в Бельгии – вторым, и в Англии… и даже в Англии, Господь свидетель, даже они на «Би-би-си» показали документальный фильм обо мне. Hикто на родине ничего обо мне не знал, кроме того, что я – та распутница, что спела «Je T'aime, Moi Non Plus». Наконец-то моя мама увидит, чем занималась ее дочка последние 35 лет кроме всяких шокирующих песенок и обнаженных фотографий.
Вообще, слава богу, из-за этого замечательного тoннеля все меняется: англичане часто приезжают на континент, теперь это занимает совсем немного времени, начинают узнавать французскую культуру и чуть-чуть образовываться.
— А кто придумал этот диск?
— На обложке есть фамилия этого человека, его зовут Жан-Кристоф Тиффин. Нельзя сказать, что он придумал все эти дуэты. Он все посылал и посылал мне пластинки и спрашивал меня, нравятся ли они мне, звонил авторам. У меня было примерно 6 идей, а у него – 24. У меня была идея пригласить Брайана Ферри, у него – сделать песню в стиле Roxy Music. Он был очень оригинальным, он решил пригласить Бет Гиббонс, Брайана Молко и Микки 3Д. С одним человеком мы не смогли связаться – с Томом Уэйтсом. Мы не смогли его найти. Я его обожаю, но, увы, не получилось.
— Расскажите, как вы записывали это диск.
— Ну вот… O ком бы вам рассказать... Молко я увидела по телевидению за ночь до того в каком-то телевизионном шоу. Он мне ужасно понравился – такой бисексуальный, такой красивый, умный и образованный. Я позвонила ему и сказала: «Привет, я видела тебя на телевидении». А он сказал: «Привет, я написал для тебя дуэт». Я сказала: «Да, точно, приходи ко мне завтра утром, запишем его», а он сказал: «О, Господи, завтра утром, сейчас же полночь», а я сказала: «Да, но у меня концертный тур, и я уеду в Испанию и не знаю, когда еще мы сможем встретиться». И он, как зайчик, пришел рано утром в студию, и мы все прекрасно записали. Я не хотела петь слова «Священник и врач просто смазывают тебе жопу». Я совершенно не могу сказать слова «жопа» или «задница», это совершенно неприлично, так он эту часть за меня сам спел. С ним было очень приятно работать, мы все сделали за два часа.
Страшный голос: Это будет последний вопрос! Время вышло.
— Мы можем дать ему еще немного времени? Ну пожалуйста?
Страшный голос:О'кей, еще пять минут.
— Вы хорошо известны как благотворитель и борец за гражданские права. Вот на сайте у вас есть заявление о поддержке Аун Сан Су Чжи, лидера бирманской оппозиции…
— Мне посчастливилось познакомиться с Аун Сан Су Чжи в Бирме, меня провезли туда контрабандой, я спела там концерт, и армия меня не поймала. Это было просто восхитительно. Она замечательный человек. Я перед этим была в Косово и в Сараево, я пела на танке и уже кое-что понимала в жизни. Я видела много жертв войны. Я видела, что делали с людьми, как детей рубили на куски и бросали в колодцы, видела людей, у которых ничего не осталось в жизни – всю семью порубили и бросили в колодец. Я хотела бы сделать для них что-то. Я фотографировала людей. У одного из них погибли все дети, его дом стоял в развалинах, и он один не мог даже починить его. А Аун Сан Су Чжи сказала, что надо привезти других детей, чтобы они починили ему дом. Это была бы отличная идея: надо было бы привезти мальчиков из Франции, чтобы они починили ему крышу; этот шаг все бы заметили.
А потом я услышала, что Аун Сан Су Чжи поймали, что ее пытают бирманские военные, что ее пытались убить. Ее студенты защитили ее своими телами, у них не было никакого оружия, она полный пацифист. Они отправили шестьдесят уголовников, чтобы те убили ее, но и это не сработало, и ее упрятали в тюрьму. Я начала бить тревогу, вместе с «Международной aмнистией» мы пытались подписывать петиции в ее поддержку – нет никакого смысла кричать: «Xотел бы я, чтобы у нас был новый Ганди, новый политик-философ-пацифист такого уровня», нового Ганди сейчас убивают в тюрьме. Если мы дадим ей умереть, это будет наша вина, мы уже не уберегли Масуда.
Настоящий гуманитарий, истинный революционер, Масуд был спасением для Афганистана. Мы не послушали его, не поняли, когда он говорил, что проблема больше Афганистана. Его взорвали через четыре дня после 11 сентября, я не верю, что это совпадение. Я встречала восхитительных людей в своей жизни, я знала, что Масуд умрет, он был таким энигматичным, таким завораживающим, даже слишком, такое лицо, такие идеи, о роли женщины в мусульманском обществе… Я знала, что больше его не увижу, я сказала: «Будь осторожен, а то в следующий раз я увижу твое лицо на футболке, как Че Гевару». Я была там, я была в Сараево во время войны, я знаю, каково это — быть под бомбами, я видела массовые захоронения, в которые не верило французское телевидение, поскольку наше правительство было просербским. Иногда надо не слушаться своего правительства. Я не послушалась его, отправившись в Сараево, а мой отец работал с французским сопротивлением, с людьми, которые не подчинились своему правительству. Иногда мы называем таких людей террористами, а иногда героями, все зависит от того, как повернется история. Чечня – это катастрофа, единственный способ остановить ее – отпустить чеченцев. Только так русские солдаты 20–21 года перестанут умирать в Чечне. Я хотела приехать и спеть в Ингушетии, но мне не дали визу. Большие политики не хотят, чтобы ты вмешивался в их дела, их легко понять. Я читаю много исторических книг, сейчас я как раз читаю про Элеонору Аквитанскую, так было всегда, крестовые походы были катастрофой и геноцидом, таким же, как война в Ираке сейчас. Никто не знает этих людей, эту страну, эту культуру. Саддам Хусейн был ужасом, но в Северной Корее тоже ужас. Мы не воюем в Северной Корее, так что речь идет явно о бензине. И в Чечне война тоже идет за бензиновую трубу. Точно вам говорю: где бензин – там неприятности.
— Вы правда считаете, что петиции могут помочь?
— Да, конечно. Я знаю одного африканца, он жил в соседней камере с человеком, которого должны были убить. Подписали много петиций, а его все равно убили. Я спросила у его соседа: а вы знаете, что мы пытались помочь? Умереть от пыток в безвестности, в темноте – это, по-моему, ужасно. Другое дело, если люди знают, что умирают за правое дело. Так другие заключенные стучали ему в стены, передавали, что мир борется за него. Это помогло ему. Даже если ты не можешь спасти человека, а иногда ты можешь спасти человека, даже если ты не можешь изменить общественное мнение – а иногда ты можешь изменить общественное мнение, ты можешь облегчить страдания человека.
И поэтому я даю деньги «Международной амнистии», и пою для них концерты, и делаю все что могу. И если я приеду петь в Россию, а я надеюсь приехать в вашу страну, я дам концерт только для «Мемориала». Я восхищаюсь этой организацией, они очень храбрые, особенно если учесть, что они живут в России и рискуют гораздо больше, чем европейские отделения «Международной амнистии». И еще для Комитета солдатских матерей, которые борются за то, чтобы их сыновей не убивали на чеченской войне. Я так их уважаю, что я спою только для «Мемориала» и cолдатских матерей.
Ну, сначала они должны связаться со мной. К тому же я не знаю, дадут ли мне визу. К тому же мне надо быть осторожной – я боюсь пропаганды. Я люблю русских людей, меня воспитали в любви к русской душе, я мечтаю поехать в Сибирь, как Чехов, великий писатель, он был хороший человек, наверное, самый гуманный писатель, он писал про сибирские тюрьмы. Я бы спела для «Мемориала».
— О`кей. Спасибо большое, надо, наверное, дать время другим интервьюерам.
— Да, но там должен звонить какой-то тупой немец. А я обожаю Россию, я была у вас четыре, пять раз, еще до перестройки, мы пили водку с русскими поэтами, это было божественно. Пошлите любовь русским, у вас так холодно зимой, особенно в Сибири, скажите, что мы думаем о них, мы их любим.
— Э-э-э. Ну спасибо.
— Пока-пока.
