Цивилизация
Даже по меркам Серебряного века Николай Гумилев слыл необычным человеком: он не только поэт, прозаик, переводчик, литературный критик, создатель школы акмеизма, но и путешественник, исследователь африканского материка, совершивший в 1909 и 1913 году две успешные экспедиции в Восточную и Северо-Восточной Африку, доставивший в Кунсткамеру — Музей антропологии и этнографии Санкт-Петербурга — богатейшую коллекцию, включающую свыше сотни этнографических предметов, картины эфиопских художников — тогда, впрочем, Эфиопию называли еще Абиссинией — и множество стеклянных негативов, полученных как самим Гумилевым, так и его племянником Николаем Сверчковым. Это одна из самых ранних серий этнографических снимков с территории Восточной Африки, сделанных еще до начала интенсивных контактов с европейцами и содержащих бытовые сценки, жителей, их одежду, жилища, архитектуру, бытовую утварь, а также образцы письменности и пейзажи.
Еще одна романтическая ипостась Гумилева — храбрый и всегда верный своему долгу офицер. Многие поэты того времени, проникшись патриотическим духом, слагали военные стихи, однако реально на фронт Первой мировой из «литературной тусовки» почти никто, кроме Гумилева, не попадал.
В октябре 1914 года в качестве добровольца воевал в Восточной Пруссии, в ноябре — на территории Царства Польского, участвовал в боях за польский Петроков, награжден за ночную разведку Георгиевским крестом 4-й степени. Самые тяжкие военные испытания на долю Гумилева выпали в Волыни в 1915 году, где 6 июля он попал под масштабную атаку неприятеля. Его подразделение героически удерживало позиции до подхода пехоты, и Гумилев лично вынес один из спасенных пулеметов, за что получил свой второй Георгиевский крест 3-й степени, которым чрезвычайно гордился.
В апреле 1917 года он был награжден еще и орденом Святого Станислава 3-й степени. Все это прерывалось порой тяжелыми болезнями, переводами в другие части, кратковременным участием в литературной жизни Петрограда и, наконец, пребыванием в составе русского экспедиционного корпуса в любимом им Париже, куда он отправился через Швецию, Норвегию и Англию, знакомясь по дороге со знаменитостями вроде поэта Уильяма Батлера Йейтса и писателя Гилберта Честертона. В Париже поэт завел отношения с дочерью известного хирурга Еленой дю Буше, а позже лично участвовал в подавлении мятежа разложившейся армии, когда многих солдат депортировали в Петроград, а из оставшихся сформировали более-менее боеспособную бригаду.
Его знаменитая жена, поэтесса Анна Ахматова, по понятным причинам относилась ко всем этим геройствам несколько иронично и вот так описывала их в стихах маленькому сыну Льву — будущему создателю пассионарной теории этногенеза:
Долетают редко вести
К нашему крыльцу.
Подарили белый крестик
Твоему отцу.
После революции Гумилев принял активное участие в проектах издательства «Всемирная литература», возглавил правление Союза Поэтов, сменив на этом посту самого Александра Блока, печатал поэтические сборники, поддерживая тем самым начинания Максима Горького, но никогда не скрывал своих монархических взглядов и даже публично, со сцены на поэтических вечерах, в ответ на вопросы из зала про свои политические убеждения громогласно заявлял: «Я убежденный монархист».
Он был почему-то наивно убежден в «джентльменской сущности» большевиков и, по словам Осипа Мандельштама, так излагал свое кредо: «Я нахожусь в полной безопасности, я говорю всем открыто, что я монархист. Для них самое главное — это определенность. Они знают это и меня не трогают». Понятно, что такое положение вещей не могло длиться бесконечно.
В июне 1921 года грянуло дело «Петроградской боевой организации Таганцева» — одна из самых позорных страниц в истории Петроградского ЧК, когда массовому расстрелу подверглись представители научной и творческой интеллигенции, среди которых самой известной жертвой стал Гумилев. Расстреляны были около сотни человек, если считать вместе с теми, кто был убит, отстреливаясь при аресте. В 1992 году все осужденные по делу этой организации были реабилитированы, само дело признано сфабрикованным, однако точка в этом вопросе так и не поставлена. Сотни томов следственного дела до сих пор засекречены, и исследователям доступны лишь несколько томов. Высказываются предположения, что единой организации как таковой не существовало и речь нужно вести о нескольких разрозненных группах активных граждан, недовольных политикой большевиков и не стесняющихся высказываться на эту тему. В задачу советской власти входило подавление как раз поднимавшихся в тот период оппозиционных настроений и устрашение своих противников. Методы фальсификации были еще довольно топорными, их не сравнишь с 1930-ми годами, однако начало репрессиям было положено именно в то время.
В 1992 году Прокуратурой и Следственным управлением РФ установлено, что «ПБО, ставившей целью свержение советской власти, как таковой не существовало, она была создана искусственно следственными органами из отдельных групп спекулянтов и контрабандистов, занимавшихся перепродажей денег и ценностей за границей и переправкой людей, желавших эмигрировать из России, а уголовное дело в отношении участников организации, получившей свое название только в процессе расследования, было полностью сфальсифицировано».
Наряду с «членами ПБО» по «оперативным соображениям» были арестованы некоторые бывшие члены кадетской партии, в связи с чем Максим Горький обращался в Петроградскую ЧК и непосредственно к Ленину с многочисленными ходатайствами, ряд которых возымел некоторое действие: заслуженные профессора и академики были отпущены и еще долгие годы исправно служили советской власти. Всего в 1921 году ВЧК были арестованы 833 человека, освобождены 448.
Впрочем, в ряде документов, сохранившихся в архивах белоэмигрантов, приводятся и свидетельства того, что боевая организация все же была и даже планировала восстание в Кронштадте. Не исключено, что эмигранты и оппозиционеры из числа научной интеллигенции преувеличивали значимость всей этой деятельности, ну а чекисты просто воспользовались подвернувшейся возможностью и таким образом решили поставленную перед ними задачу.
Вторая нерешенная загадка касается участия или неучастия в заговоре собственно Николая Гумилева. На версии полноценного участия поэта в заговоре парадоксальным образом сходится как официальная советская историография, так и биографы из числа белоэмигрантов, призывающие не относиться снисходительно к убеждениям и поступкам людей, отказавшихся быть простыми случайными жертвами. В виновности Гумилева не сомневался Максим Горький, не пожелавший защитить своего сотрудника. В письме Ромену Роллану 1928 года он писал: «Гумилева расстреляли как участника политического заговора, организованного неким Таганцевым». Широко известна также реакция Ленина, лично одобрившего расстрел и отказавшегося вычеркнуть из расстрельного списка Гумилева: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас».
Но по сути следователь Якобсон, который занимался делом 35-летнего Гумилева, так и не добился от него признания в заговоре. А за убеждения, которых Гумилев не скрыл и на этот раз, вообще-то не судят. В отличие от того же профессора географии Владимира Таганцева, по фамилии которого «заговор» и получил свое наименование, Гумилев не назвал ни одного имени. По некоторым свидетельствам Таганцев начал подписывать бумаги и перечислять имена спустя полтора месяца после своего ареста, случившегося еще в июне: в ответ на письменное обещание, своеобразный договор — провести открытый процесс и не расстреливать участников заговора, он назвал и имя Гумилева, но арестован Гумилев был еще до признания Таганцева, в ночь с 3 на 4 августа 2021 года, вероятно, по каким-то более ранним доносам. У него нашли в столе деньги, 200 тысяч советских рублей, происхождение которых и предназначение — на прокламации — он не отрицал. Не исключено, что Гумилева, открытого монархиста, пытались как-то привлечь к деятельности белоэмигрантских организаций, но дальше общих разговоров и невнятных обещаний все это так и не пошло.
Владимир Набоков считал, что финал предопределило само бесстрашие поэта, взбесившее палачей. Уже в старости, в 1970-х, он признавался в стихах:
Как любил я стихи Гумилева!
Перечитывать их не могу,
но следы, например, вот такого
перебора остались в мозгу:
«…И умру я не в летней беседке
от обжорства и от жары,
а с небесной бабочкой в сетке
на вершине дикой горы».
Спасти Гумилева пытались многие, в том числе Михаил Лозинский и Николай Оцуп, а более значимым усилиям помешало еще и то, что мало кто верил в неизбежность расстрела. 24 августа появилось постановление Петроградской ГубЧК о немедленном расстреле «заговорщиков», в том числе Гумилева, однако, как выяснилось совсем недавно, сам расстрел состоялся лишь в ночь на 26 августа. Возможно, одной из задач постановления было «прощупать почву» и выяснить, насколько велико может быть общественное возмущение, не будет ли оно грозить реальными беспорядками.
Достойному поведению Гумилева во время расстрела посвящено немало страниц, однако единственная доступная нам информация исходит лишь от самих палачей, поэтому стоит отнести все это к разряду легенд , как и свидетельства того, что Гумилева где-то видели даже после расстрела. Вдохновленные всеми этими историями и прочими популярными конспирологическими теориями XX века, известные российские фантасты Андрей Лазарчук и Михаил Успенский написали трилогию «Посмотри в глаза чудовищ», «Гиперборейская чума» и «Марш экклезиастов» (1997–2006), в которой Гумилев не погибает в августе 2021 года в застенках ЧК, а, спасенный неким тайным орденом «Пятый Рим», обретает сверхспособности и бессмертие, участвуя отныне в битвах с демонами. Стихи за выжившего Гумилева при этом сочинял Дмитрий Быков (признан в РФ СМИ-иноагентом).
Еще одним штрихом, удачно ложившимся в образ поэта-визионера, стало его знаменитое предсказание о «Рабочем, отливающем пулю», сделанное еще в 1916 году:
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Между тем даже место гибели и место захоронения Гумилева остаются под вопросом. Анна Ахматова считала местом казни окраину Петербурга в стороне района Пороховых. Другие версии упоминают долину реки Лубьи во Всеволожске, где на берегу возле моста сейчас установлен памятный крест, либо Ковалевский лес в районе арсенала Ржевского полигона, у изгиба той же реки Лубьи (там тоже установлен крест-кенотаф), либо наконец район пристани «Лисий Нос» за пороховыми складами, где ранее располагалась железнодорожная станция «Раздельная», использовавшаяся в качестве места расстрелов.