Цивилизация
Семья и Дети
Критик Сэмуэл Джонсон боролся против политкорректности. Ричард Уиттингтон, банкир и четырежды мэр Лондона, устраивал фантастические попойки для королевского двора. Джефри Чосер превратил уличный английский в язык литературных непристойностей.
Прежде чем впервые стать мэром в 2008 году, Борис Джонсон был редактором журнала Spectator, вел юмористическую телепередачу и настрочил несколько книг, читабельных благодаря нагромождению парадоксов и старательно вышученных стереотипов. Помимо велосипедов и комичного начеса он известен тем, что выдворил из мэрии половину неэффективных кадров, снизил расходы на содержание полиции и отдал горожанам практически все спортивные объекты, которые в Лондоне отгрохали к Олимпиаде 2012.
Еще он стал хрестоматийным образцом градоначальника-фрика, который рассекает по городу на велосипеде и мелькает в сериалах, но при этом не ассоциируется у жителей с беззубо-досуговыми культурными программами.
<1>
Его «Лондон по Джонсону» — вольный пересказ десятка биографий «людей, которые сделали город, который сделал мир». Довольно резкими скачками лондонский мэр движется от воительницы Боудикки, наподдавшей римским легионерам еще в I веке н.э., к «роллингам» и Киту Ричардсу в частности.
Очерчивая, таким образом, систему культурных координат, он сочиняет нестыдную и весьма умеренную в своих восторгах оду месту и его гениям.
В книге уживаются сразу несколько сквозных сюжетов: диковатый город-базар, которым некогда публично брезговал Рим, превращается в мировой промышленный центр.
Власть короля уверенно перетекает в руки денежных мешков из Сити. Английский из варварского наречия, годного для обмена скабрезностями, вырастает в globish, универсальный язык языков.
Все это немного отдает излюбленным русским жанром, берущим свое начало в анекдоте про родину слонов.
Также книге, как и опусам Бориса Акунина, не помешала бы пометка «Запрещено к прочтению склонным к неврозам учителям истории».
Джонсон, пожалуй, даже слишком агрессивно очеловечивает историю. Под его пером она становится домашней и податливой: ею, разумеется, нельзя вертеть как вздумается, но ласково подтолкнуть в нужную сторону — можно.
Банкиры, поэты, парламентарии — нельзя сказать, что Джонсон открывает глаза на героев, которых неблагодарное человечество проморгало. Не вполне очевидные личности, как естествоиспытатель Роберт Гук («забытый гений XVII столетия») и публицист-радикал Джон Уилкс («отец свободы»), сталкиваются здесь с Шекспиром, Черчиллем и Ротшильдом.
Однако персонажи Джонсона не образуют иконостас, скорее групповое фото в школьном выпускном альбоме.
Все они свои парни, ловкачи и похабники, которые запросто могли бы стать героями какого-нибудь претендующего на тонкость юмора британского ситкома. Целый полк Гекльберри Финнов. Покорившая столицу беднота, свежая кровь и акцент, над которым потешались поколения снобов-аристократов.
Очевидно, одним из таких себя видит и сам Джонсон — классический чудик из романов Диккенса, изъясняющийся с помощью слов «галиматья», «тырить», «ржете».
Тем не менее в книге Джонсона нет извиняющегося за себя юмора, знаков «нормальной европейской столицы», вычитанных в каком-нибудь новомодном труде по урбанистике, и неуместного жонглирования терминами.
Смысл затеи в том, что если город и является торгово-развлекательным центром, то продукты его культуры — это не только велодорожки, парки и фудмаркеты.
Джонсон напоминает, что бананы, ананасы и зубные щетки появились в Лондоне во времена Шекспира, а при Уильяме Тернере изобрели паровоз, который вспорол сизо-оранжевую дымку его картины «Дождь, пар и скорость».
В силу биографических обстоятельств автор невольно становится главным персонажем и подталкивает к построению аналогий.
Каков бы был, скажем, Собянин, по-отечески журящий, например, Пушкина за квасной патриотизм, как Джонсон — Шекспира?
Поражает и то, что любой другой мэр, особенно московский, за подобный труд, начинающийся и заканчивающийся Олимпиадой, схлопотал бы за неуместную героизацию прошлого и вызвал бы лишь серию взрывов злословия.
