Цивилизация
Уже 40% взрослых россиян стали взрослыми после августовского переворота 91-го. Года через три-четыре таких станет большинство. Для них
путч и победа над ним — это прошлое. Одобряемое, осуждаемое или (гораздо чаще) не вызывающее никакого интереса, но прошлое. И притом чужое, а не свое.
Сегодняшний москвич может как угодно оценивать декабрьское 1905 года восстание в Москве, разгромленное императорской гвардией. Но он уж точно не воображает себя ни дружинником на пресненских баррикадах (которые, кстати, стояли в тех же почти местах, что и баррикады 91-го года), ни артиллеристом, по этим баррикадам ведущим беглый огонь. События 19-летней давности уже почти так же далеки.
Честно сказать, те, кто старше, тоже сейчас не очень-то стараются помнить об историческом августе-91. Тем более, думать о его смысле. По сведениям фонда «Общественное мнение», всего в двух возрастных группах большинство опрошенных имеют сегодня хоть какую-то точку зрения, положительную или отрицательную, относительно того, хорошо ли получилось бы для страны, если бы ГКЧП взял верх.
Это те, кому сейчас примерно семьдесят, а в 91-м было около пятидесяти (среди них всего 38% затруднились с ответом на этот вопрос), и нынешние сорокапяти-пятидесятилетние, то есть те, кто приближался тогда к тридцати годам (48% затруднившихся). Вспоминается, что именно люди этих двух поколений были главными энтузиастами в конце 80-х — начале 90-х.
Во всех остальных возрастах сегодня в явном большинстве те, у кого вообще нет своего мнения насчет пользы или вреда ГКЧП. Среди тех, кто стал взрослыми в нулевые годы, таких две трети. Но главное даже не в этом. И не в том прогрессивном факте, что почти во всех возрастах, включая и младшие, среди тех, кто какие-то оценки ФОМу все-таки высказал, преобладают те, кто в полезность ГКЧП для страны не верит.
Наши опросные службы каждое лето добросовестно выясняют у широкой публики ее мнение об августовских событиях. У ФОМа расклад этих народных мнений получается, так сказать, более прогрессивным, а у Левада-центра более реакционным, но это объясняется только разницей в формулировках вопросов. Зато во всех своих вариациях эти вопросы почти не ухватывают качество самих мнений.
Одно и то же нравственное изречение в устах юноши, говорил Гегель, не имеет той глубины, что в устах человека, умудренного жизненным опытом. Наши сограждане юношеских и неюношеских лет в большинстве своем политические дети, получившие свой общественный и исторический багаж не из личного опыта, а из телевизора. Они ни разу не делали историю своими руками, и их рассуждения о ней, даже и с виду резонные, это рассуждения о сексе того, кто не любил.
Август 91-го был грандиозен не только результатом, но ничуть не меньше и тем, что в эти дни именно воля активной части народа, а не только начальства решила судьбу страны.
Разумеется, в России тогда уже складывался новый режим со своим аппаратом. Он и победил. Но у него бы ничего не получилось, если бы несколькими месяцами раньше народ в первый и пока что в последний раз в российской истории не избрал главу государства вопреки воле старых властей. И если бы попытка свергнуть этого главу и новый режим не была отторгнута народным большинством. И, главное, если бы в столицах не нашлось нескольких сотен тысяч рядовых людей, которые вышли этот режим защищать.
Для них, для этих сотен тысяч, новейшая история страны — это личное дело и личный опыт. Даже и для тех, кто сегодня считает, что тогда поступил неверно. А для миллионов остальных это просто картинка на экране, «эпизод борьбы за власть в высшем руководстве страны». Такое инфантильно-циничное объяснение, являющееся самым популярным, по сведениям Левада-центра, среди «народных» толкований августовских событий, ничего мудреного в себе не несет. Оно просто подводит «научно-аналитическую» базу под страх рядового человека перед любым участием в общественном действии и под его традиционное неверие в собственные силы. Начальство-то, оно завсегда перехитрит и все повернет по-своему. Мудрость премудрого пескаря, чрезвычайно поощряемая нашими властями.
Но общественные свободы и, тем более, демократические режимы возникают только из народного действия и народного исторического опыта и никак иначе. Нигде и никогда по-другому не было. Народные революции и контрреволюции, перевороты, контрперевороты, «национальные примирения», а позднее всеобщие выборы, устанавливающие и мирно меняющие власть, — без череды всех этих событий не возникло ни одной живой демократии.
А у нас с самых давних пор принято считать, что народ надо оберегать от исторического опыта. А то ведь будет бунт, бессмысленный и беспощадный. И веками оберегали, и беспощадный бунт случался даже не в каждом столетии.
От пугачевского мятежа до большевистского переворота полтора века. Но уж, когда котел взрывался, жестокость была невероятной. Три четверти века тоталитаризма — тоже ведь плата за века уклонений от опыта гражданского действия.
И вот первое почти за столетие и пока что последнее по счету приобщение народа к опыту делания истории — 19 лет назад. Говорят, получилось так себе. Но неужели хуже, чем в 1917 году? И почему у нас должно было получиться замечательно, хотя ни у кого не выходило сразу?
Получилось ровно так, как заслужили. Надо было продолжать и работать над собой. Вместо этого общество демобилизовалось и очередной раз вверило себя властям.
Опыт был — мы от него уклонились, поколение 91-го года запуталось, замолчало и сошло со сцены, и скоро в стране опять будет общество без живой памяти об общественном действии.
Общество, которому опять придется начинать сначала.
