Начальство не виновато

Заходим мы, значит, в шлюз.

— А это мы где?
— Шестой шлюз.
— А это где, шестой? – спрашиваю я с сухопутным простодушием.
— Да вот же он, перед вами, мы как раз в него вошли, разве не видно?
— Ну а где он вообще?
— Как где? Между пятым и седьмым, — объясняет мне матрос как идиоту.
— А на суше это чему соответствует? Какой точке?
— Не знаю, — он отвечает холодно, надоели глупые вопросы.
— Как так – не знаю?
— А на что мне знать? Плывем себе, и ладно. Капитан пусть думает про это, если ему надо.

В этот момент мы проплываем (или проходим, хотя мой двоюродный брат, который уже 40 лет профессионально бороздит моря и океаны, про себя говорит, что он плавает) мимо железнодорожной станции, название которой, как становится ясно после прочтения вывески, Икша. Матрос тупо смотрит на слова, не реагируя, – видно, это для него лишняя информация. Две реальности – вода и суша – в его сознании не пересекаются. При исполнении суши не бывает, она только в свободное от работы время, после окончания рейса.

По правому борту рядом с кучкой матросиков – девица с чемоданом. Она хочет выйти, тут до, как выяснилось, этой вот Икши рукой подать, и в Москве она, таким образом, будет не после обеда, как мы с пароходом, а вот прям утром. Дело несложное – когда притремся поближе к берегу, перескочи на сушу — и вперед. Но это все кажущаяся простота; на самом деле, как выяснилось, высадке красавицы предшествовали переговоры с начальником шлюза, который, в свою очередь, запрашивал саму Москву, — а уж та принимала решение. И канализировала его вниз, на шестой шлюз. Вертикаль — горизонтальная такая вертикаль. Типа суверенной демократии что-то.

Суровый парнишка-матрос все-таки смягчился и заговорил со мной:

— В прошлую навигацию было проще с этим. А сейчас столько согласований! Но что ж – начальству виднее…
— Да вертикаль укрепилась, видно. Чем ближе к выборам, тем строже, — даю я коммент.
— Начальству видней, — строго отвечает пацаненок. Который уже все-таки, похоже, достиг призывного и избирательного возраста.
— Вот ты, значит, наблюдаешь и сравниваешь. Скажи, как тебе теперешняя действительность? Нравится?
— А что в ней плохого? – насторожился матрос.
— А что хорошего?
— А в чем дело?

Когда фразы одна за другой начинаются на «а», это часто говорит о том, что собеседники чувствуют себя скованно, беседа не складывается. Молодой покоритель рек и каналов отчего-то насторожился, он, видно, уловил настроение эпохи – строгость и казенность — и инстинктивно пытался язык держать за зубами.

— Ну вот я и спрашиваю тебя, что в жизни хорошего и что плохого. На твой взгляд. Мне просто интересно.
— Все хорошо.
— А голосовать за кого будешь?
— Ни за кого. Вообще не пойду. Сами без меня там разберутся.

Молодец! Грамотно ответил и политически безупречно, современно. Это мы, старики, всё лезем со своей старомодностью.

Меж тем капитан что-то рявкнул в матюгальник. Громко, отрывисто, неразборчиво, как бы намеренно глотая не то что окончания, но и начала слов. Я решительно не мог ничего понять. Но матросы не то что не переспрашивали, но даже и не переглядывались. Им все было ясно. Власть подавала сигналы кому надо, а не всем подряд. Подавала она их, как положено, тем, кто ловит каждое ее слово, как верная собака. Тем, кто готов выполнить любое распоряжение, не задумываясь. Кто я такой в этом раскладе, зачем меня учитывать?

— Что он сказал? – попросил я помощи у матросов, я хотел перевода с командирского языка на человеческий.
— А что? – мало ли, вдруг я шпион и нахожусь тут, чтоб, к примеру, отравить шлюз. Запустить сюда пираний.

Однако после настойчивых расспросов я таки узнал, что капитан объявил об отмене высадки – ему расхотелось даже минимально рисковать. На кой ему это? Мало ли кому чего захочется, а ему отвечать если что. Пусть все сидят спокойно и не дергаются. Девица с чемоданчиком приуныла, повесила нос и медленно поплелась в каюту. Через пять минут пароход, помотавшись по воде туда-сюда, прибился к стене более или менее аккуратно. Капитан опять что-то рявкнул. Кому надо, тот понял. Матрос метнулся за девицей и вернул ее на исходную точку:

— Будем высаживать!

Минут десять еще мы прождали команды, но капитан снова дал отбой. Опираясь на одному ему понятные сигналы и соображения. Я не исключаю, что ему позвонили из Москвы и дали приказ: никого не высаживать в этот раз. Чего только не бывает — вертикаль же! Но мы все стояли; матросы – потому что их никто не отпускал, девица – потому что еще надеялась на что-то, а я от безделья просто наблюдал за жизнью народа. Который находился в необычном для себя состоянии: он не бежал, не суетился, не пил, не вел личную жизнь, не воровал, не бунтовал, не изображал работу, а просто стоял и смотрел по сторонам на воду и берега; а куда спешить, чего суетиться? Что от нас зависит? Остается только созерцать и философствовать. Платон Каратаев там разный и прочее.

Вскоре мимо нас пробежал капитан, матерый речной волк, и на ходу рявкнул на моего бывшего собеседника, я все различил, что значит — прямой эфир, что значит – живое общение:

— Почему без спасательного жилета? Говоришь вам, говоришь, а вы всё…

Сказал себе – и побёг дальше. Власть же должна иногда ронять какие-то мысли и указания грозным голосом, прищуриваясь и надувая щеки, как управдом в роли Ивана Грозного в известной комедии, страшно крамольной, если вдуматься. И тогда крамольной, и сейчас, между прочим. Матрос все так и понял, он с умным видом кивнул и что-то пробормотал. Но, конечно же, все мы русские люди, и никто из нас не ожидал, что матросик кинется надевать жилет, а уж тем более мы не ждали, что капитан будет настаивать на выполнении своего приказа и не дай бог проверять его исполнение. Все прикинулись дураками и все довольны – счастье же!

Главное в этой мизансцене было то, что все продемонстрировали полное взаимопонимание. И понимание ситуации тоже – на пароходе, на реке, на суше. Все устроено наилучшим образом. Менять ничего не надо. Народ и власть любят друга вроде как. Как минимум, они решительно помалкивают на эту тему. И свободная пресса, вот, например, я, им ни к чему в их молчаливом диалоге. Третий лишний. Черт знает что, просто карикатура какая-то.

Но это еще не все. Еще ж модернизация и инновации. Я, опытный речной путешественник, отметил наличие кондиционера в простой своей каюте! Чего раньше не было. За это спасибо Дмитрию Анатольевичу, идеи которого, как мы видим, достигли не только Сколкова, но и Московского речного пароходства. К кондею, правда, не приложили почему-то пульта, однако я поднял крышку прибора и нажал на нужную кнопку. В ручном режиме я управлял модернизацией, понимаете? Кондей, надо сказать, и без пульта исправно охлаждал и чистил воздух, но к утру, увы, сдох и признаков жизни в следующие три дня не подавал. Но не отзывать же мне из-за этого свою благодарность Дмитрию Анатольевичу, которую я ему уже объявил. Мысленно.

Зато пульт прилагался к – внимание, тут уж образ совершенно прозрачный – телевизору. А ну-ка, думаю, посмотрю я новости Первого канала! Включаю… Экран, что называется, блымает. То появится серенькая беззвучная рябь, то пропадет. Я попытался разобраться… Все объяснялось просто – антенный штекер разболтался, и дрянную картину можно было получить, только придерживая его рукой, — но картинка тогда видна только краем глаза, и кому ж нужно такое ТВ. Совсем уж в ручном режиме… О как!

А еще на пароходе не было питьевой воды. Как решить вопрос? Чего ж проще: я пошел в бар и купил у буфетчицы двухлитровую бутылку – из ее, как она мне сообщила, личных запасов, у нее было «трохи для себе». Оно, конечно, можно б было побороться против коррупции и черного рынка в рамках политики партии, но очень хотелось пить. И я стал пить. В смысле воду. У нас столько чиновников кормится с борьбы против коррупции, чего ж я буду между ними толкаться. Они не любят добровольцев в этом деле: вон как накинулись на Навального! Хотя, казалось бы, пусть себе борется. У нас фронт же теперь, и опять, казалось бы, какая разница, как люди пускают под откос фашистские поезда – по приказу или по зову сердца. Но нет, говорят, не смей бить врага самодеятельно, жди приказа и финансирования…

Потом я опоздал на обед.

— А вы что, не слышали объявления? Мы же сказали, что сегодня раньше накроем!

В каюте у меня, конечно, висела на стенке радиоточка, но она решительно безмолвствовала, в этом смысле она даже превзошла ТВ. От греха подальше? Или с целью не дать мне подойти поближе к пирогу? Чтоб только свои поспели к распилу? Может, это неблагонадежным только отключили? Поди знай…

Ну опоздал, и что – голодным остался? Нет, за скромную дополнительную плату мне приготовили такую яичницу, с такими ветчинами и помидорами, о которой законопослушные пассажиры, уловившие все сигналы, и мечтать не могли. Я когда после, утром, отведал казенного скудного омлета, так понял, что обедешние давешние яйца были взяты из этого вот омлетного общенародного фонда.

Друзья! Наше начальство сверху донизу, стало быть, ни в чем не виновато, и партия тоже не виновата. Верхи всего лишь тупо выполняют волю низов, которые лениво, через губу, диктуют органам власти свои правила. Мы живем так, как хочет народ, и это, боюсь, есть высшая форма демократии. За что боролись — на то и напоролись. А на выборы и ходить не надо, это понимают даже безусые матросики с образованием в 8 классов, которые не путешествовали дальше города Углича (в котором, кстати, однажды, используя тогдашние политтехнологии, в нужный момент превентивно сняли с выборов одного молодого перспективного кандидата Димитрия N., близкого к Семье, — но это закрытая информация, и вам ее официально никто не подтвердит, но и не опровергнет).

Ура, товарищи! Жизнь прекрасна!

Впрочем, если она вам не нравится, по-любому у меня для вас другого народа нету. А с этим вам не справиться. Он и не таких обламывал.