Другое время

О, dolce far niente!.. О, проклятие неотвратимого отрезвления! О, злая мерзость прощания с волей!

Какие муки испытывает мятущаяся душа, в какие страдания норовит ввергнуть себя неутешный разум! Почему обыденное возвращение из отпуска оказывает такое шоковое, опустошительное действие на организм?

Я люблю Питер. Давно и окончательно. Два года я провел в Царском Селе, когда служил в армии, полгода жил на Малой Морской, пока играл в театре, и уже по крайней мере лет двадцать пять каждую осень просто выбираюсь в Питер на неделю или пару дней.

Кажется, за это время я исходил уже весь старый город, все его улицы, даже все василеостровские линии. Я готов делать это бесконечно – ходить, смотреть, делать торопливые карандашные набросочки (потому что руки, зараза, мерзнут – я ж не питерский), долго обсуждать с детьми прелести какого-нибудь особенно выдающегося эркера, любоваться закатами, падающими в город сквозь низкие облака…

И вот только в этом году наконец-то осознал – почти весь этот город, который так радует меня, который давно уже стал регулярным осенним праздником для нашей семьи – почти все это построено за какие-то жалкие двадцать лет. Это, конечно, преувеличение, но совсем небольшое. Скажем чуть точнее: в период с 1890-го по 1913-й было построено более чем ¾ домов в старом городе. А это не одна сотня зданий, многие из которых хоть и не считаются признанными архитектурными шедеврами, но хороши чрезвычайно. И все это было создано почти что разом.

Это концентрированное великолепие не только градостроительства, но и воображения особенно бросается в глаза теперь, когда питерские власти суетливо стараются «освоить средства», щедро выделенные Путиным на юбилей.

Восстановить старый Питер невозможно. Даже создание иллюзии потемкинской деревни оказывается совершенно невыполнимой задачей. И не потому, что денег мало – можно ухнуть на эту затею хоть весь российский бюджет, можно отобрать деньги у всех олигархов, сколько их ни есть, выпросить у Парижского и Лондонского клубов новые займы – толку все равно не доспеть.

Вы никогда не вглядывались в старые кованые подсвечники, чугунные решетки, глиняные горшки? Все это делают и сейчас, и все так же руками, но те, прежние, были и остаются живыми, настоящими, целостными, наполненными жаждой исполнения. В нынешних – нет ничего, кроме безуспешных попыток воспроизведения чуждых современному сознанию очертаний. Они пустые, полые, в них нет ничего, кроме изувеченного железа, глины, камня… Те вещи больше не существуют, их время, их настоящее закончилось безвозвратно.

Никогда ни одному архитектору больше не достать из себя тех форм, которые почти одновременно жили в воображении Лидваля, Васильева, Шретера и других. Эти башенки северного модерна на доходных домах, это причудливое, почти кубистическое чередование сталкивающихся друг с другом плоскостей не было необходимостью, но было частью их чувств, частью их восприятия реальности. Да, я знаю, что многие думают, будто тут дело в простой смене поколений, и лет через сто даже здание Газпрома будет казаться архитектурой. Но это ошибка. Тот мир умер, его больше нет, а вместе с ним ушли и архитектура, и литература, и прочие жанры… Та халтурная, декоративно-прикладная поделка, которая стала теперь нормой, она ведь не только от нежелания сделать что-либо стоящее. От невозможности.

Наш мир – совершено иной. Он уже совершенно нечеловеческий, обрывочный, фрагментарный, в нем нет и не может быть целостности жизни, быта и деятельности, он распадается у нас прямо перед глазами, едва начиная формироваться. Это очень трудно выговорить – все названия, все термины, которые описывают мир человека, уже не функционируют, они утратили свое содержание просто потому, что время этого содержания прошло.

Да, свалившись неожиданно в бесконечную праздность двухнедельного отпуска, вдруг чувствуешь, как вокруг тебя нарастает ткань одушевленного пространства, как складываются воедино твои друзья, близкие, твои любимые картины и стихи; кажется, будто еще немного, и все это оживет, выплеснется во что-то большее, чем муравьиная тропинка компьютерных строчек. Но отпуск заканчивается, и ты возвращаешься в привычный ад ежеминутно разорванного времени.

Белые прямоугольники офисных стен – мой лес, зализанные обмылки «Мерседесов» и «Ауди» – мои лисы и кабаны, дрожащие экраны телевизоров и компьютеров – мои озера и заводи. Ничего, ничего, я опять привыкну, я опять заставлю себя если и не полюбить «эту мрачность болот», то хотя бы признать ее неизбежность. Но пока я еще окончательно не мутировал, я так и не сумею понять – кому, черт возьми, все это нужно.