Цивилизация
Если первое качество – редкость всегда, то второе вроде бы представлено в изобилии, куда ни глянь. Но впечатление ошибочное: сентиментальности вокруг навалом; от простоты, что хуже воровства, воротит, как от сгущенки с лимонадом, а вот настоящего добродушия мало.
Евгений Расторгуев отмечает 50-летие творческой деятельности. По такому случаю из мастерской вынуто невообразимое количество холстов, но ощущения перегрузки не возникает. Предложенное зрелище не назовешь полновесной ретроспективой: Расторгуев оставил за рамками экспозиции многое из сделанного в 50-60-е годы, не обременяя зрителей ни ученическим реализмом, ни провозвестиями «сурового стиля». По сути, показана лишь одна долгая сюита на тему городецких фантазий. Родина художника – древний Городец под Нижним Новгородом – становится отправной точкой для всего, что выходило и выходит из-под кисти. Чем-то похожим был Витебск для Шагала.
Расторгуевские картины населяют не мещане, не обыватели, а чудаки. Наивные, франтоватые барышни и кавалеры, мечтательные рыночные торговцы, праздные выпивохи. Действие всегда отнесено в условное прошлое, потому что такого Городца сегодня быть не может. Не могло его быть и прежде: перед нами не лакировка «старых добрых времен», а утрированные впечатления детства. Из отдельных картинок складывается мировоззрение, где для мерзостей и пороков места не остается. В принципе, Расторгуев отказывается следовать тезису, согласно которому искусство обязано отображать действительность. Ему интереснее собственные идеалистические фантазии. Эта традиция ничуть не маргинальна, достаточно окинуть взором историю искусств. Художник ничего не даст жаждущим критического анализа, но для поклонников лирической образности может стать своим.
Его сосед по ЦДХ Константин Сутягин вдвое моложе, но и он успел проникнуться ностальгией. Не всегда даже сообразишь, по какому поводу. Пожалуй, он ностальгирует по искренности чувств и качественности живописи. При этом Сутягин – подчеркнуто современный художник, но антирадикал. Понять эту позицию можно хотя бы на примере цикла, посвященного модным предметам. Как бы вы изобразили сигареты Marlboro, коньяк Hennessy, духи Chanel? Наверняка в рекламном духе, упиваясь их потребительскими качествами или издеваясь над ними. Сутягин же с подобными аксессуарами обходится ласково, по-домашнему. Так пишут натюрморты со старыми чайниками и фарфоровыми балеринами. Втянуть агрессивную буржуазность в мягкий, обходительный диалог, как это принято у психиатров в отношении тревожных пациентов, – согласитесь, мало кто умеет.
По большей части Сутягин пейзажист, но не такой, что бежит от города к дикой природе. Наоборот, он стремится с этюдником в центр, в самое пекло, где памятники старины изнемогают от противоборства с новорусской архитектурой. И привносит туда ту же умиротворяющую интонацию: ну, поставили монструозного Петра на Москве-реке, что теперь делать? Давайте я его нарисую, у меня на холсте он будет красивее, чем в реальности… Это не всеядность, а, с позволения сказать, ироничное и мудрое спокойствие. Сколько было и еще будет в нашей жизни наворотов и прибамбасов, не принимать же все на грани истерики.
Если считать, что у искусства имеются психотерапевтические функции, то на двух нынешних персоналках они явлены в полном блеске. Если же верить, что психотерапия не главное, можно найти подтверждение и этому тезису. Исследования феномена красоты продолжаются.
