Цивилизация
12 августа 2008 года президент России Дмитрий Медведев заявил, что операция российских воинских частей и подразделений «по принуждению Грузии к миру» завершена. Насколько он прав, констатируя окончание операции, покажет время. Скорее всего, Тбилиси, а также другие государства СНГ, страны ЕС и США интерпретируют события последних дней по-иному. Естественно, нельзя сбрасывать со счетов и свойственные политикам высшего уровня пропагандистские эффекты. В любом случае между завершением конкретной военно-политической операции и разрешением конфликта (понимаемого как достижение взаимоприемлемых компромиссов) — дистанция огромного размера.
12 августа могла завершиться российская операция по «принуждению к миру», но разрешение грузино-осетинского конфликта, напротив, было отложено на неопределенный срок.
Как бы то ни было, попытки Грузии восстановить «территориальную целостность» за счет Южной Осетии и ответная жесткая реакция российских властей зафиксировали важные не только для Москвы и Тбилиси, но и для всего постсоветского пространства результаты.
Во-первых, используя терминологию компьютерных программистов, мы можем говорить о том, что в августе 2008 года произошла окончательная перезагрузка конфликтов на территории Евразии. Создан чрезвычайно важный прецедент, когда правовые и политические соглашения, обеспечивавшие статус-кво и «заморозку», более не работают. Их не соблюдает ни Грузия (которая окончательно отказалась от соблюдения Дагомысских и Московских соглашений соответственно по Абхазии и Южной Осетии). Но их не соблюдает и Россия, чье руководство теперь расширительно трактует понятие миротворческих операций (прямо как в известной песне, «на воде, в небесах и на море»).
В 2008 году конфликты в СНГ вышли на качественно иной уровень. Если в начале 1990-х они были порождены непосредственно процессом распада Советского Союза, то сегодня они определяются уже не инерцией прошлого, а текущей динамикой развития и строительства новых наций-государств.
Если конфликты начала 1990-х были отсроченными платежами по долгам «империи зла», то конфликты сегодняшнего дня — это выдвижение новых платежных требований. «Замороженных конфликтов» более нет.
Это реальность девяностых годов, которая ушла вместе с «поколением Ельцина». Теперь конфликты планируются и разрешаются уже постсоветским поколением политиков. Однако это поколение вырабатывает новые правила игры по ее ходу. Какая в итоге получится конфигурация, мы увидим уже в самом ближайшем будущем.
Во-вторых, августовская трагедия стала неудачной попыткой повторения на евразийской почве краинского прецедента. Речь идет об опыте успешного военно-политического реванша на Балканах. И если о «казусе Косово» не писал в России (и в СНГ в целом) только ленивый, то о копировании опыта Хорватии по ликвидации инфраструктуры непризнанной Республики Сербская Краина говорили не слишком часто. В начале 1990-х Хорватия сначала потеряла значительную часть своей территории, а затем в 1995 году при поддержке США и Германии восстановила целостность своего государства в границах социалистической республики времен СФРЮ. Между тем, этот сценарий интенсивно обсуждался в Тбилиси и в Баку. И не просто обсуждался как теоретическая проблема. Начиная с 2004 года в Южной Осетии велись военные действия разной степени интенсивности.
«Краинский прецедент может стать более влиятельной моделью, чем Косово… Может наступить день, когда политические элиты в Баку и в Тбилиси посчитают, что успешная и стремительная война для реинтеграции Абхазии, Южной Осетии и Нагорного Карабаха получит зеленый свет со стороны США, что в свое время облегчило хорватское наступление против Краины». Об этом в мае нынешнего года справедливо писал авторитетный американский ученый из Джорджтаунского университета Чарльз Кинг. Однако тот же Кинг не менее справедливо отмечал, что «краинский прецедент» может увенчаться успехом только в формате блицкрига. «Грузинские и азербайджанские силы, вероятно, победят в первые недели подобного рода войн, но они почти точно проиграют, если наступят вторые». Россия прервала «краинский полет» Грузии в течение не недель, а суток.
Сокрушение инфраструктуры де-факто государства (сопровождающееся выселением ненужного этнического элемента) Тбилиси начал, но не завершил до конца то, что сделала «демократическая Хорватия», зачистив территорию от сербов и тем самым окончательно решив проблему этнического сепаратизма.
В этой связи нельзя исключать, что число сторонников «краинского прецедента» в Евразии существенно сократится.
В-третьих, впервые за много лет Россия предприняла военные действия за пределами собственной территории. После распада Советского Союза российские военные и пограничники участвовали в локализации двух гражданских войн в Таджикистане (1992–1997) и в Грузии (1993). Однако после этого российская армия принимала участие в боевых действиях только на своей территории. В 2008 году формат участия российской армии за рубежами страны резко отличался от исторического опыта и имперского, и советского периода. Российские войска не стремились к решению идеологических задач (как это было в случае с подавлением венгерского восстания 1849 года или во время событий в Будапеште в 1956 году, или в Чехословакии в 1968 году). Целью операции российских сил было и не территориальное приращение (хотя именно в этом Тбилиси обвиняет Москву наиболее последовательно). Целью акции по «принуждению к миру» было обеспечение в первую очередь безопасности Северного Кавказа.
Промолчи Россия в случае с Южной Осетией, на Северном Кавказе нашлись бы силы, которые были бы готовы переиграть конфликт из-за Пригородного района (вообще грузино-осетинский и осетино-ингушский конфликт тесно связаны друг с другом).
Другой вопрос — неумение и нежелание Кремля артикулировать этот национальный интерес (из-за боязни, что Россию посчитают слабой и уязвимой страной). Как бы то ни было, Россия обозначила свою особую роль в «ближнем зарубежье» (аналогичную роли США в Латинской Америке, Израиля на Ближнем Востоке, Австралии в Океании, Франции в бывших колониях «черной Африки»). Это качественно новое обозначение зоны своих жизненных и легитимных интересов.
В-четвертых, СНГ, похоже, окончательно провалился. И дело даже не в готовности Грузии выйти из состава Содружества. Дело в восприятии этого института его членами. Украина заняла прогрузинскую позицию, Азербайджан ограничился декларациями и вел себя гораздо спокойнее (хотя симпатии Баку к Тбилиси были обозначены). Но даже Казахстан, имеющий репутацию главного евразийского партнера России, «воздержался» от оценок. Официальный представитель МИД Казахстана Ержан Ашикбаев корректно заявил, что «большое сожаление вызывают многочисленные жертвы в результате этого конфликта», и выразил готовность со стороны Астаны участвовать в «консультациях в рамках СНГ с целью поиска политического урегулирования конфликта». Все дело в том, что
большинство стран-членов СНГ имеют свои сепаратистские «скелеты в шкафу», а потому опасаются излишнего усиления России (видя в этом гипотетическую угрозу своему единству). А потому как инструмент выработки общих подходов и общей методологии разрешения конфликтов СНГ не годится. Осетинская трагедия лишь укрепила эту тенденцию.
И, наконец, последний (по порядку, но не по важности) итог: не исполнились ожидания тех, кто считал, что Грузия (равно как любая другая страна СНГ) может стать точкой начала новой «холодной войны» между Западом и Россией. Внутри самого Запада (и политического, и экспертного, и медийного) обозначились разногласия в подходах и к конкретному конфликту, и к «цене вопроса» ухудшения отношений с Москвой. В этой связи вызывает недоумение та реакция некоторых официозных журналистов и экспертов по поводу «неадекватной реакции Запада». А что мы, собственно говоря, хотели? Чтобы президент США лично признал свою прежнюю жизнь трагической ошибкой? Если сравнивать реакцию США и ЕС на действия РФ в Южной Осетии с тем отношением, которое было к российской политике в Чечне, то следует признать, что критики было намного меньше. По справедливому замечанию публициста Бориса Долгина, «сдержанно-понимающая реакция значительной части мирового сообщества на первую фазу подключения России к боевым действиям в Южной Осетии была вызвана именно согласием со своего рода «моральным правом» вызволить своих миротворцев, может быть, даже спасти жителей Южной Осетии от последствий прихода не вполне дружественной армии и т. д.»
Впрочем, объективности ради следует признать и более качественный уровень государственной пропаганды (видимо, и наши чиновники чему-то могут учиться). Не было позорных гонений на грузин образца 2006 года (напротив, министру внутренних дел было дано поручение не допускать эксцессов подобного рода), были предприняты попытки разделить народ и режим в Грузии. И самое главное — операция по «принуждению к миру» проводилась как «гуманитарная интервенция». Россия заговорила на языке, понятном и доступном Западу. В кои-то веки защита прав человека была поставлена во главу угла военно-политической операции. Не защита коммунизма или особы монарха, а защита наших солдат, сограждан и прав этнического меньшинства. Конечно, и здесь было много провалов (не было должным образом налажено информационное обеспечение западных СМИ и правозащитных структур о ситуации в Южной Осетии). Однако сам пропагандистский тренд был, в целом, верным.
Впрочем, все описанное выше не означает, что трагедия в Южной Осетии полностью окончена, Москва победила, стала умнее, а «малый национализм» как угроза устранен.
Самой главной задачей сегодняшнего дня является выход из того тупика, в котором оказались и стороны конфликта, и Москва, и мировое сообщество.
Нужны новые «правила игры», которые не вернут нас к старому статус-кво, а сделают неэффективным применение силы и для обеспечения территориальной целостности, и для этнонационального самоопределения.
