Цивилизация
Президент Медведев предписал правительству найти какие-то доходящие до сердца слова, чтобы обнадежить простых граждан насчет составляемой и пересоставляемой антикризисной программы: «…Мне представляется правильным, чтобы мы работали по более четкому плану, понятному не только нам, но и всему населению нашей страны… Это должен быть консолидированный документ… Мы не должны стесняться наших действий, мы, наоборот, должны в максимальной мере их объяснять. То, чем занимается правительство, должно быть понятно нашим гражданам…»
На первый взгляд, самый что ни на есть естественный приказ. Тем более,
над нашими кризисными топ-менеджерами незримо витает «План Обамы», который, хорош он или плох, но именно что доходчив.
Притом до каждого американца, будь он хоть ультраконсервативным «белым протестантом англосаксонского происхождения», хоть передовым «негром преклонных годов». Там для каждого из них что-нибудь есть, и притом излагается на доступном ему языке.
Разве плохо, если и наш домашний антикризисный план (его все нет и нет, но когда-нибудь, вероятно, он будет и, пройдя через парламент, станет даже чем-то вроде закона) – разве плохо, если он тоже, так сказать, дойдет «до каждой мужицкой земляной башки»? Если будет близок и доступен простым людям?
Ответ: не плохо, но невозможно. А если вдруг возможно, то, пожалуй, и нежелательно. Для этого, как минимум,
нужен политический язык, приспособленный к тому, чтобы власти могли сказать народу: дела, мол, нехороши, и придется многое перенести.
Конечно, есть опыт начала 40-х («…Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои!..»). Но этот опыт не для сегодняшних первых лиц. И сами не рискнут такое сказать, и публика примет как неудачную пародию.
А другого кризисного языка и нет. Все отшлифованные политические формулы, и уж особенно формулы последнего десятилетия – это обещания золотых гор, а уж никак не трудностей. Нет в казенном обиходе и слов, призывающих граждан позаботиться о чем-то самостоятельно. Обо всех и обо всем печется государство. Такая уж у официального словарного запаса «кредитная история», если употребить излюбленное выражение нашего премьер-министра. И это на сегодня никуда не годная история.
Считается, что главной мировой кризисной проблемой стали «плохие активы», повисшие на финансовых структурах и бюджетных системах. У нас таких тоже полно. Но сверх того, есть и домашняя специфика. У нас ведь образовалась огромная коллекция «плохих идеологических активов». Всевозможных «планов Путина», «доступных и комфортных жилищ» для всех россиян, а также прочих нацпроектов и неисчислимых разновременных обещаний.
Много лет их плодили по любому поводу и без повода. Для обслуживания очередных выборных кампаний, для текущей пиар-обработки подданных, просто для того, чтобы занять и прокормить специально обученных людей. Но
из кризиса не выйти без расчистки пространства от «плохих активов»: экономического пространства от экономических, идейного – от идейных.
А интересно, как эта расчистка может произойти у нас?
Она и не происходит. Сегодняшняя риторика первых лиц – продолжение, пусть и слегка смущенное, их же докризисной триумфальной риторики: что любимые народом нацпроекты будут, мол, финансироваться в прежних объемах, что докризисные графики повышения пенсий будут соблюдаться и т. п.
Полтора месяца назад отсутствие соответствующих моменту политических слов зачем-то решили торжественно всем показать. Не забыли еще акцию в защиту правительства и автопрома? Лозунги, пригодные только для анекдотов, и заслуженное послесловие: провал «Единой России» именно в той точке, которую «защищали», – на выборах в Тольятти.
Можно, конечно, сказать, что антикризисная программа – это не только признание трудностей, но и обещания послаблений и субсидий различным слоям граждан, желательно широким. Неужели такие обещания не возымеют у нас действия?
Пожалуй. Но только число таких потенциальных обещаний у нас гораздо меньше, чем на Западе.
И в самом деле, чего бы такого у нас посулить, чтобы сердце рядового человека заколотилось от радости? Снижения налогов? Но рядовой человек у нас и так не платит налоги. За исключением подоходного, который он, во-первых, тоже не платит – его автоматически списывает бухгалтерия, а во-вторых, этот налог отменят едва ли: на нем сейчас только и держатся бюджеты регионов. А прочие налоги платят фирмы, и будь они даже снижены, простой гражданин скажет: «Это не про меня».
Примерно то же самое он скажет, если, допустим, упразднят поборы с малого бизнеса. Потому что у нас не Запад, в малом бизнесе занято мало людей, и каждый второй из этих людей – мигрант.
И так почти во всем. С советских времен повелось, что гражданин – на самом деле не гражданин. В общественных делах материально не участвует. В 90-е годы эта традиция начала было забываться, но в нулевые ее очень старательно реставрировали, причем непонятливых больно били. А сегодня она – очередной «плохой актив». Потому что
совершенно не ясно, о чем удобно попросить рядовых людей, и какие такие экономические права им можно вернуть, чтобы они воодушевились.
По путинскому социальному контракту, права были отобраны в обмен на благосостояние. Так-таки предложить обратный размен? Представляете себе общедоступную по форме и убедительную по содержанию речь премьера (или президента) на эту тему?
Пожалуй, среди потенциальных обещаний, еще оставшихся в арсенале нашего начальства, все-таки есть одно сильнодействующее – остановить рост цен. То есть оно было бы сильнодействующим, если бы поверили. Но не поверят и правильно сделают. Потому что инфляция – это незаменимый способ, с помощью которого власти привыкли сводить на нет любые свои денежные дары народу, касающиеся пенсий, бюджетных зарплат, пособий и всего прочего. Даже самый экономически темный россиянин знает это как дважды два.
И в этом — еще одна проблема, которая ничуть не меньше, чем все трудности с политическим языком.
Все тот же Обама, с которым у нас соревнуются, как Эллочка с Вандербильдихой, обещает много вещей, похожих на те, что несколько лет подряд обещали и у нас: всевозможные медицинские и образовательные улучшения, дороги и жилье. Но добавляет, что «исторически беспрецедентный уровень прозрачности, надзора и отчетности поможет гарантировать, чтобы доллары налогоплательщика были потрачены мудро и американцы могли видеть результаты их инвестирования».
Так оно выйдет или нет, но очевиден расчет, что сегодня тамошние граждане в это поверят. У нас на это рассчитывать не приходится. Слово «прозрачность» много лет подряд было одним из ключевых в лексиконе Владимира Путина и к сегодняшнему дню отработало свой ресурс до последней капли. Это просто еще один «плохой идеологический актив».
Составляемый антикризисный план неизбежно станет перечнем обещаний, но кто у нас поверит, что их выполнение можно будет контролировать?
И последнее. Допустим, что с помощью каких-нибудь чудо-лингвистов сочинят доступный народу политический язык, а на дефицит доверия просто закроют глаза. Допустим, что на этом языке действительно составят некую антикризисную программу, в суть которой смогут проникнуть даже самые неискушенные люди. Что оттуда поймет народ?
А вдруг он поймет, что сверхзадача этой программы – спасение всех накопившихся «плохих активов»? «Плохих» в смысле экономическом – госкорпораций и авианосцев, олимпстроев и владивостокских саммитов. А «хорошие активы» да и сами граждане – это при них что-то вроде обременения; если на них и обратят внимание, то во вторую--третью очередь и при обязательном условии, что не придется тратить слишком много.
А что если правительству просто нет резона становиться слишком уж понятным?
