Уж сколько их упало в эту бездну

В «Школе злословия» кипели нешуточные страсти. Речь в студии шла не столько о поэзии, сколько о личности Марины Цветаевой. Ведущие Авдотья Смирнова и Татьяна Толстая не жалели патронов в беседе с литературоведом Ирмой Кудровой. На кону стоял важнейший вопрос – где та грань в жизни великого человека, которую никто не имеет право переступать? Нигде, отвечали вошедшие в раж девушки. Уникальность цветаевского дара, кричала Смирнова, в том, что у нее очень много личного в поэзии. У Цветаевой все до такой степени брызжет кровью, что она не оставляет мне выбора. Нет, возражала ей Кудрова, я не хочу говорить о жизни великого поэта, пока мы ни слова не сказали об особенностях ее творчества.

В этом вечном споре «славян между собою» я мысленно полемизировала то с одной, то с другой противоборствующей стороной. Личность масштаба цветаевской в рамки не укладывается. Да и что добавляют сегодня к ее стихам наши бесконечные знания о ее романах, о таинственной смерти дочери Ирины, о странном сыне Муре, о гибели в Елабуге, о косвенной причастности НКВД к этой гибели, о «невыносимо позорных», по мнению Дуни, письмах к Пастернаку и Рильке? Но и позиция Кудровой, возбраняющая нам знать то, что знает она, более чем ущербна. Ведь сама Марина Ивановна, подсказывает мне услужливая память, писала в «Сводных тетрадях»: «Когда я умру, все будет напечатано! Каждая строчечка, как Аля говорит: каждая хвисточка!» Одним словом, на любой аргумент тут же отыскивался контраргумент, и не было выхода из заколдованного круга. Разумеется, и в этом горячем споре, как и в любом другом, не могла родиться истина. Зато программа получилась острой, динамичной, эмоциональной, стало быть, главная задача выполнена. Для нашего анемичного ТВ это уже немало.

Лишь одна фраза ведущих насторожила: приготовиться знатокам Ахматовой. Очень не хочется, чтобы Толстая со Смирновой на регулярной основе отнимали лавры у Андрея Малахова: тот судит живых, эти – мертвых. И причина моей настороженности не в высоком (ах, не сметь трогать лапами наше все), в другом – в стопроцентно таблоидном контексте сегодняшнего ТВ. Трудно не согласиться с Кудровой: наше общество безобразно. Нет сомнения, что даже рафинированную аудиторию «Школы злословия» больше занимают отношения Цветаевой с русской Сафо Софией Парнок, нежели чистая поэзия. ТВ планомерно приучало и наконец приучило зрителей к мысли: жизнь известного человека – это товар, который надлежит продать наиболее выгодным образом. И если на родном для Толстой и Смирновой канале повторят в очередной раз в цикле «Русские сенсации» хит под названием «Сильные и одинокие. Слезы великих женщин», то будьте уверены – вам ни слова не скажут о творчестве выдающихся дам, чья народность подтверждена не официальным званием, но масштабом их дарования, — Татьяны Дорониной, Татьяны Самойловой, Татьяны Лиозновой, Фаины Раневской. Для мастеров таблоидной документалки самое важное в процессе постижения предмета – соответствие увиденного зрителем ожидаемому им же. В социологии это называется феноменом узнавания.

Дальше дело техники, а точнее монтажа. Можно посадить в кадр некоего неубедительного господина с бегающими глазами и представить его как друга Самойловой. И тогда данный друг охотно поведает о ее теперешней неустроенности, а услужливый закадровый голос добавит информации о загульной жизни звезды в далекой молодости. А можно обратиться к бывшим мужьям всенародных любимиц типа Дорониной. Те уж всенепременно расскажут правду-матку. Радзинский, снисходительно улыбаясь, поведает о ее тяжелом характере, а Химичев, святая простота, сообщит основополагающее. На вопрос корреспондента «Вы предлагали Дорониной родить детей?» он гордо ответил: «Я не только предлагал, я их десять лет делал, и они даже получались…» Лиозновой, за неимением других убедительных улик, можно инкриминировать нежные чувства к Штирлицу-Тихонову, Раневской «поставить на вид» ее страшное одиночество…

Как сказала бы Цветаева, уж сколько их упало в эту бездну. Пусть хоть Толстая со Смирновой удержатся на краю.