Цивилизация
Идя на похороны Джемсовича, я послал в редакцию этот текст. Можно было про что-то другое написать, но только зачем? Если все эти дни я думал в основном про него и даже один раз напился, огорченный этой новостью. Что я напился — думаю, ему это было бы приятно, не секрет, что выпить он любил. Пил я в одиночку, то есть не совсем один, но рядом просто не было в тот момент людей, которые бы поняли, о чем я. Они пили о своем, а я о своем.
У него было полно друзей ближе чем я, скажу сразу.
Наверно, я слышал все его смешные байки. Они уже вывешены на разных сайтах. Их немало. Но, тем не менее, это был трагический герой. И чистый человек, что твой Дон Кихот. Джемсович весь в истории про бизнес и бандитов, которая, пожалуй могла стать заготовкой для киносценария. В какой-то момент он — это еще в бытность бизнесменом — случайно узнал, что некие рабочие — то ли им нанятые, то ли смежники — получают удивительно маленькую зарплату. И они сказали об этом Джемсовичу, но не с намерением разобраться и навести порядок, а просто так — типа, вот вы какие, буржуи-мироеды, жируете, а у нас дети вар жуют; ну что же, так устроен мир, и такая вот дрянь человек, дали понять пролетарии. Джемсович был оскорблен в лучших чувствах. Он немедленно распорядился помножить в разы нищенское жалованье и пообещал содрать с виновных шкуру.
Виновными оказались бандиты, которые держали пролетариев. Они кинули Дранникову предъяву — а чего это он лезет в их дела — и взыскали с него выплаченное сверх нищенского. А поскольку деньги были большие, сразу их найти не удалось — виноватого поставили на счетчик. Конечно, Джемсович пытался найти справедливость, он дошел до весьма высоких уровней в этой разборке! Но, увы, везде была только одна трактовка ситуации: бандиты по понятиям правы.
Суровый это был и жестокий урок. И дорогой: в бизнесе часто снижение издержек — вопрос выживания. А если еще и сверхнормативные расходы, то куда уж говорить об успехах. Они были таковы, что после них журналистская зарплата показалась Джемсовичу большой, что с бизнесменами нечасто бывает… Смысл этой истории в том, что Дранников и в бизнес-то пошел, не чтоб нажиться, догадываемся мы с морозом, идущим по коже, но чтоб сделать этот мир лучше! Людям помочь! А не бюджеты какие-нибудь пилить! Господи, это как же?
А чего он искал в журналистике? Ну если уж для него и в бизнесе деньги не были главным, то что уж говорить тогда про СМИ. Может, он хотел позабавить почтеннейшую публику? В доказательство этой версии приводят случай, когда он опубликовал заметку в жанре акростиха, и там читалось: «имярек говно». Это, разумеется, про главного редактора — про кого ж еще, никакой политики, тороплюсь уточнить я. Смешно? Только с первой попытки осмыслить ситуацию. Но там же еще есть пласты. Ну, во-первых, такое мог учудить только смельчак. Во-вторых, у кого в жизни не было главного редактора — говнюка? У всех был, и не по одному разу. Но все тупо и лениво прошли мимо этого факта. По сути, поразительного и разительного. И только один он, неистовый репортер, сделал из этого публикацию, да не простую, а такую, которая помнится уже 30 лет! Режим поменялся, строй, название страны, ее конституция так много раз — а заметку не забыли. Это мастерство, друзья мои! И, в-третьих и в-главных, тут не смехуечки, а страшная тяга к справедливости! «Скажу правду — и будь что будет! Не могу молчать!» И, наверно, все та же понятная широким массам жажда изменить этот мир к лучшему — вот прочтут, что начальник говно, снимут его и пришлют правильного, красивого и умного… Для всех! Не за себя он рвал и метал, а за всех, за братву. Чего уж тут говорить, никто не скажет, что Джемсович тянул одеяло на себя.
Это был мужественный человек. Он вернулся в ремесло и в 70 лет мотался по командировкам и брал интервью. Надо значит надо! Вплоть до того, что задали ему, старику, сделать репортаж из секс-шопа — пошел и сделал, лично собрал фактуру. В 70! Работать в газете! Репортером! Думать об этом выше моих сил. То есть я, конечно, был бы рад, но… э-э-э… м-э-э… Я однажды — этой весной, когда кое-что понял, — пришел к нему и прям так и сказал:
— Ты мужественный человек! Меня, который тебе вполне годится в сыновья, с разницей в возрасте 19 лет, уже иные считают старым журналистом! А каково тогда тебе!!!
Мы с ним устраивали — как два, типа, старых журналиста — обсуждения насчет того, кто есть кто в цеху. У него был свой рейтинг, считай что гамбургский, и люди там гуляли по планке, вверх-вниз. В зависимости от того, какие поступки совершали. Судил он, как вы понимаете, строго и сурово. Но про это я не буду рассказывать подробно; если б он захотел — сам бы рассказал, а теперь поздно ворошить.
Иногда мне кажется, что я выжал из этого ремесла все - как, помните, алкоголик в старом анекдоте выжимал капли из дохлой кошки, на которой настаивала водку его жена, чтоб отучить мужа от пьянства. Она думала, что нальет ему кошачьей настойки, а после покажет пустую бутылку, так парню станет плохо и он встанет на путь исправления. Ага! Я так и вижу себя этим придурком, который выкручивает кошачий труп и приговаривает: «Ну, миленькая, давай еще чуть-чуть». Это у меня такая картинка — а каково было старику Дранникову? Который поболе моего повидал? Э-хе-хе…
Первым мне про эту смерть сказал Кабаков, по телефону, с уточнением:
— Панихида в Домжуре, ну а где ж еще.
Я тоже понимал, что больше негде — после того как он 40 лет каждый вечер ужинал там, выпивал, разговаривал с людьми. (Пропустить вечер он мог только по уважительной причине типа командировки или чьего-то дня рождения, отмечавшегося почему-то не там.)
Потом, через день или два, позвонил Иртеньев и сказал:
— По писателям панихида проходит в ЦДЛ. По архитекторам — в Доме архитектора. А коммерсанты, в чьих руках теперь Домжур, не пустили Дранникова! Куда это годится? Напиши про это!
Вот, пишу. Добавляя от себя такой вопросец: кто больше потерял от такого решения — Дранников или Домжур?
Отчего так с журналистами? (Я здесь говорю только про «бумажных» людей, в телевизоре все по-другому. Мы в трюме, а телевизионные в белых кителях на самом виду.)
Может, оттого что ремесло наше проклятое. В нем тяжело удержаться надолго. Куда-то да снесет. Кого в бизнес — иногда не уходя даже из газеты. Кого на баррикады. Кого в громкий поминальный жертвенный список, тот, где моя однокурсница Аня Мазепа, по мужу Политковская. Кого на инструктажи к Суркову. Кого корпоративы вести…
А Джемсович занимался журналистикой в чистом виде — это было искусство для искусства. Оно было для него вещью самодостаточной. Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете. Наверно, это сейчас не нужно, это лишнее в эпоху дикого капитализма. И вот этот Дон Кихот уходящей, да может, уже и ушедшей навсегда чистой журналистики, этот рыцарь, закрыл тему, дверь за собой уходя затворил.
Может, он кого-то, в гроб сходя, благословил?
«Чтоб да, так нет», — как говорят в таких случаях еврейские бабушки.
А наверно, и некого.
Я многого не успел ему сказать, но кой-чем все ж успел порадовать, развлечь. В прошлом году, помню, я вытащил из шкафа самую богатую бутылку с коньяком, которая там нашлась, и поехал к Дранникову в «Гудок», то есть не в редакцию даже, а в кафе совсем рядом, с каким-то смешным названием — забыл.
— Отдай мне заголовок для заметки, я проставлюсь! — говорю.
— Это какой же?
— «Вайнах и мир».
— Помнишь? Не забыл еще?
— Ну как можно забыть классику!
А надо вам сказать, что этот высокохудожественный заголовок Джемсович придумал еще в первую чеченскую. Заголовок был, а заметки не было, я ж вам говорю — искусство для искусства. И вот он стал проситься в командировку в Чечню, на войну. Чтоб заголовок было над чем поставить. Его не пустили, пожалев миллион долларов; тогда, если кто помнит, было модно брать заложников и после требовать выкуп.
И вот с тех пор прошло 12, что ли, лет. Я пришел к Дранникову выпрашивать неизрасходованный, невыстреливший заголовок. Он был тронут, наверно, что я запомнил и что не взял без спросу. И, конечно, он сказал «да». Я вздохнул с облегчением, потому что понимал: лучшего заголовка к интервью с Рамзаном Кадыровым про окончание контртеррористической операции мне не придумать.
В общем, теперь я прошу не заводить со мной серьезных разговоров о журналистике.
Давайте лучше помолчим.
Тем более, повод есть.
