Башня из слов

История с невероятным упорством повторяется снова и снова. Люди собираются в стаю, сверяют языки и предпринимают очередной штурм Небесного Престола, очередное строительство Вавилонской башни, заканчивающееся очередным рассеянием, запустением и первоначальным накоплением капитала.
       Газета «Фигаро» в качестве курьеза написала, что на новой международной орбитальной станции официальным языком общения становится «Рунглиш» (Runglish) – бешеная смесь английского и русского языков. Говорят, астронавты долго скандалили и выясняли, на каком языке говорить, а потом как-то само собой зародилось лингвистическое чудовище.
       Странное дело, «Фигаро» словно бы и не замечает, что вся объединенная Европа давно общается на смеси всех своих языков. Причем, чем богаче место, тем больше мешаются языки.
       В «Кафе де пари» в Монте-Карло я своими глазами видел веселую компанию молодых людей, без всяких затруднений разговаривавших на итальянском, английском, французском, немецком и русском одновременно. Я даже был членом этой компании.
       — Кара мия, я не хочу, чтоб ты была диссапоинтед, иф ай тел ю ке ж’эм безе.
       — Ма э бардзеллетта о секшуал харасмент?
       — Зе рашн фор меренг се безе.
       — Вас? Ке белло! Энд вот’с зе рашн фор безе?
       — Трахаться.
       — Но! Аллор, — девушка обращается к официанту, — ду каффе э ду трахаться.
       Последнее слово с ударением на последний слог. Можно сколько угодно думать, будто новая международная орбитальная станция есть не что иное, как новая вавилонская башня, что скоро мы загадим Землю окончательно, пересядем на космические корабли и отправимся загаживать другие планеты. Можно с умным видом предрекать, будто проект космической станции провалится, как проваливается всякий проект вавилонской башни.
       Но я предпочитаю думать, что на самом деле вавилонская башня везде. Вот эти вагоны, движущиеся мимо моего дома по ночам и перевозящие сыр из Франции в Россию,— так, словно в России нет сыра. То есть, конечно, в России нет такого сыра, как во Франции, но можно было бы обойтись. И в Америке можно было бы обойтись без европейских и японских машин. А по набережной упомянутого Монако можно было бы не кататься на самокатах, сделанных в Китае. И можно было бы просто пить водку на среднерусской возвышенности, так нет же, подавай нам текилу, каковой произведено столько, что даже агава кончилась, если это не пиаровский ход.
       Вот она, вавилонская башня. Если б мы были поскромнее и руководствовались великими идеями чучхе, сформулированными отцом и учителем Ким Ир Сеном, то воздух был бы чище, люди счастливее, государства мягче и Земля не так скоро, как, видимо, все-таки будет, раскололась бы напополам.
       Однако же нам не нравятся идеи чучхе. Заморышу Ким Чен Иру в военизированном френче мы предпочитаем красавца князя Ренье за рулем новенькой «Ламборгини».
       Вавилонская башня строится по плану. Интернетные значки с успехом заменяют половину слов в любом языке мира. Молодые люди в кафе легко болтают на четырех языках одновременно. То же самое делают и космонавты на орбите. Господи, смотри, кажется, на этот раз все получается. Башня уже проткнула небо насквозь в районе Антарктиды. О спорт, ты мир. Диктатура невозможна. Строительство рая на Земле близится к завершению. Человечество стало единой семьей. Посмотри, как мило мы сидим и болтаем в Монте-Карло с этой датчанкой итальянского происхождения. Твое вавилонское разделение языков преодолено. Остались только дикие племена в Африке, но их можно не брать в расчет.
       На следующее утро я включаю в любом городе мира телевизор. По телевизору мне показывают Арафата, не способного договориться с Бараком. Или Путина, не способного договориться с Басаевым. Я иду на пресс-конференцию Ястржембского и не понимаю ни слова, хотя он говорит по-русски, а я по-русски слушаю.
       Седьмого ноября злобный старик на улице на родном моем русском языке рассказывает мне, как плохо ему живется. Я на русском же языке пытаюсь возражать, но мы не понимаем друг друга. Любимая девушка шепчет мне в минуту близости, что, дескать, любит меня, и я никогда не узнаю, что именно она имела в виду. Сам я, когда шепчу ей нежности, думаю о чем-то своем, и может быть, она догадывается.
       Да вот и вы, читатель, понимаете ли, о чем я? Понимаете ли, что у вас в руках кирпичи и мастерок? Понимаете ли, что строительство продолжается? Понимаете ли, что если я сейчас призову к молчанию, то это будет рекламой жевательной резинки?