Цивилизация
22-е июня в нашей семье обычно отмечалось. Обычно накануне летним вечером в окна дедовской генеральской дачи ударял свет.
— Хасан приехал! – радостно констатировал дедушка.
И бабушка сразу начинала печь какие-то беляши, лепить пельмени. Дедушкин однополчанин дядя Хасан, огромный, толстый и чрезвычайно добродушный человек вылезал с трудом из перекосившейся под его тяжестью «Волги» и улыбался. Мы бежали к нему радостно:
— Дядя Хасан! Дядя Хасан!
А он нагружал нас гостинцами и торжественно обнимался с дедушкой, с которым прошел всю войну от Ленинграда до Берлина. В день приезда дяди Хасана можно было не ложиться спать. Бабушка считала педагогичным разрешить детям посидеть до глубокой ночи с героическим дедом и его героическим другом и послушать рассказы про войну. Она говорила:
— Помнишь, Хасанчик, какой ты был стройный и красивый?
— Ну да,— улыбался дядя Хасан, прожевывая пятнадцатый беляш в качестве закуски к пятнадцатой стопке водки.– А еще у меня был мотоцикл BMW трофейный и автомобиль «Хорьх». И все девушки — мои. А женился я на той, которая лучше всех пекла пирожки.
Эти люди обладали недюжинным здоровьем. Три бутылки водки, выпитые на двоих, не производили на моего деда и его друга никакого эффекта. Только на четвертой глаз у деда начинал масляниться, и дед принимался рассказывать про войну.
— Вот, помню, дети, когда наша отдельная танковая бригада вошла в одну литовскую деревню…— говорил дед торжественно.
— Это ту,— перебивал дядя Хасан,— где мы у ксендза выменяли племянницу на две банки тушенки?
Дед вспыхивал:
— Хасан! Что ты говоришь! Зина! — дед смотрел на бабушку.– Что он говорит!
Бабушка улыбалась. Ее, видимо, к тому времени уже совершенно не волновала племянница ксендза в литовской деревне, а ей просто было приятно представлять своего мужа молодым офицером, способным выменивать девушек на тушенку и защищать родину с оружием в руках.
Дедушка продолжал:
— Дети, я лучше вам расскажу, как наша отдельная танковая бригада взяла польский город Бабск.
— Это тот,— перебивал дядя Хасан с лукавой улыбкой,— где мы расквартировались в интернате для благородных девиц?
— Хасан! Зина! Дети! Что он говорит!
Бабушка начинала смеяться. Тогда отмечали всего лишь сорокалетие начала войны, но для бабушки и деда война уже тогда была целую жизнь назад, в далекой молодости, про которую вспоминать никогда не бывает обидно.
Потом бабушка становилась вдруг серьезной. Она говорила:
— Орлы, пора!
Два старика наливали полные стопки водки, вставали, с трудом отодвигая стулья, смотрели в пол и выпивали не чокаясь, молча — за погибших товарищей, от которых их тогда отделяло сорок лет, а меня сейчас – шестьдесят.
Первым из этой компании умер дядя Хасан. Умер быстро. Просто упал и умер. Говорят, что перед смертью он успел сказать:
— Наконец-то этот бардак закончится,— и умер.
Я тогда впервые видел своего деда плачущим навзрыд.
Потом умерла бабушка. Она ехала с моей маленькой двоюродной сестренкой на дачу, у нее случился инфаркт, и чтобы девочка не испугалась, бабушка, умирая, стала петь песню.
Потом умер дед. Тихо, в своей постели. Парализованный кровоизлиянием в мозг. От деда мне остались ордена и кортик. И фотография военных времен, где дед очень похож на меня теперешнего, бабушка очень похожа на мою жену, а моя мама очень похожа на мою дочку.
У меня теперь нет ни одного знакомого ветерана Великой Отечественной войны. Шутка ли, шестьдесят лет прошло. Целая жизнь. Я только когда напиваюсь пьяным, имею обыкновение петь страшным голосом военные песни, которые мой дедушка пел страшным голосом, когда напивался пьяным. «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина»,— завываю я, вовсе не представляя себе никакого Сталина и никакой его роли в истории, а представляя себе деда, сухонького такого старика, очень медленно, по причине подагры, ковыляющего от летней кухни к дачному дому. Шажок за шажком.
Несколько дней назад я в качестве журналиста провожал в Брест «Поезд памяти» с Белорусского вокзала. Организаторы этого поезда даже и не заметили, что назвали свою акцию траурным словом. Выглядело все отвратительно. Официальные лица, речи. Ничего похожего на ночные приезды дяди Хасана на дачу к моему деду.
Я смотрел на ветеранов, отправляющихся в Брест, и думал, что они уже очень старенькие и доехать сейчас до Бреста на поезде им, наверное, сложнее, чем шестьдесят лет назад – дойти от Бреста до Москвы и обратно с боями.
Я говорил с ними и думал, что вот ведь странно – они же вспоминают войну как лучшее время своей жизни.
