Евроазиатский маятник

Политическая эпопея в Киеве продолжается, и конца ей не видно, но Украина перестала находиться в фокусе международного внимания. Внешнего наблюдателя, то есть любого из тех, кто не вовлечен непосредственно в процесс, украинская политика в какой-то момент ужасно утомляет.

Бесконечные переговоры, демарши, громкие обвинения, сенсационные заявления, кадровые перестановки, отмена кадровых перестановок, соглашения и нарушения соглашений приедаются, превращаясь в рутину. Со стороны кажется, что противостоящие силы вот-вот пойдут стенка на стенку и все закончится окончательным выяснением отношений. Но этого не происходит, и вместо развязки наступает очередной раунд тягучих и вязких разбирательств между якобы непримиримыми противниками.

То, что происходит сегодня, можно было наблюдать и год назад, когда формировалась парламентская коалиция после выборов в Верховную раду. Нет сомнений, что это будет повторяться и впредь, поскольку подобного рода ситуация — не кризис, а форма существования украинской политики.

Настоящий кризис случается тогда, когда кто-то пытается вырваться из этого круга, выстроив под собственной эгидой более жесткую и структурированную систему.

Так, взрыв произошел в 2004 году, когда в последний период президентства Леонида Кучмы была предпринята попытка устранить многовариантность.

Многие в России завидуют Украине. Мол, соседи наслаждаются тем, чего лишены мы, — живым и многообразным демократическим процессом. По-человечески это объяснимо. Глядя на флагманов отечественного партийно-политического мейнстрима, слушая изрекаемое ими, наблюдая за планомерной зачисткой медиаполя, начинаешь мечтать о чем-нибудь сильно альтернативном. Однако происходящее на Украине если и не уникально, то уж точно неприменимо к российской реальности.

Существующий у соседей общественный плюрализм — это не свидетельство зрелости политической системы, а единственно возможный способ ее выживания, поскольку он отражает особенность общественного устройства.

Украинская политика — это совокупность большого количества разнообразных и разнонаправленных сил, групп и интересов — экономических, социальных, культурно-языковых, психологических и геополитических. Все элементы вступают друг с другом в сложное взаимодействие, находясь в постоянном поиске баланса. Поскольку весовые категории элементов различаются, поиск равновесия предполагает самые неожиданные комбинации.

Процесс хаотичен, а понятие принципов, идеологий и правовых процедур носит весьма условный характер, если они вообще существуют.

Все апеллируют к судебным органам, однако их функция сводится к политическому лавированию и попыткам либо избежать принятия решений, либо выступить в роли не столько арбитра, сколько посредника.
Институционально украинская демократическая система очень слаба. Вообще, политический транзит везде осуществлялся в одинаковой системе координат, одной из осей которой являются институты, другой — лидеры. Там, где вожди одерживали победу над институтами, формировалась авторитарная система разной степени жесткости. Наиболее очевидные примеры — Туркмения, Узбекистан, Казахстан, Белоруссия, в последние годы Россия. Там, где формировались и обретали реальное влияние институты, возникала более или менее устойчивая демократия. Это произошло в Центральной и Восточной Европе, но процесс был далеко не гладким.

Опыт, например, Польши, страны чуть ли не образцовой с точки зрения транзита, показывает, что устремления политиков аналогичны везде. Вождь антикоммунизма Лех Валенса, став президентом, начал быстро демонстрировать авторитарные замашки. Правда, демократическая система оказалась к тому времени уже достаточно зрелой, чтобы преодолеть амбиции лидера. Нечто подобное было и в Словакии в бытность премьер-министром Владимира Мечьяра.

Есть, наконец, государства, которые «провисают» между двумя крайностями. Как правило, в силу специфики внутреннего устройства.

Такова, к примеру, Киргизия, где сложилась система кланов с различными интересами. Кланов, конечно, хватает и у соседей в Центральной Азии и Казахстане. Но в Киргизии феномен выражен ярче в силу более архаической структуры общества, где родоплеменные связи и традиции играют еще большую роль, чем, например, в Казахстане и Узбекистане, находившихся на момент обретения независимости на более высокой ступени модернизации.

Украинская ситуация по схеме похожа на киргизскую, хотя некорректно сравнивать вполне развитую крупную европейскую страну с очень проблемной маленькой азиатской. Общее, однако, именно в том, что в обоих случаях лидеры не способны «подмять» под себя всю политическую систему и выстроить вертикаль, но институтов, которые обеспечили бы стабильность и преемственность, не возникло, или они очень слабы.

В Киргизии залогом плюрализма служит неоднородность в сочетании с относительной политической отсталостью. На Украине — социальное и культурное многообразие помноженное на крупные и конкурирующие друг с другом финансово-экономические интересы. Такая структура обрекает на постоянный кризис, но в определенном смысле и на неизбежный выход из него путем согласований.

Украина станет полноценной демократией, когда плюрализм перестанет быть отражением лоскутности этого государства, а будет означать наличие различных и закрепленных институционально взглядов на развитие общества.

Иными словами, когда у «донецких» будет стабильный электорат где-нибудь в Тернополе, а у «западенцев» — в Луганске. Случится это очень нескоро.

К России в чистом виде не подходит ни одна из изложенных моделей. Плюрализм по-украински применительно к нашей стране означал бы появление политических партий, официально представляющих, например, сибирские добывающие регионы, или мусульман Поволжья, или московский финансовый капитал… Иными словами, партийное деление и соответственное политическое противостояние на основе территориальных или экономических интересов. Понятно, чем это чревато в российских условиях.

Однако эти же условиях делают практически невозможными выстраивание модели а-ля Центральная Азия. В нашей гигантской и неоднородной стране это возможно только при полномасштабной тоталитарной системе репрессивного типа. Да и то, как показывает опыт СССР, ресурс подавления не бесконечен.

Движением в украинскую сторону была российская политика эпохи Ельцина. Лидер с вполне самодержавными устремлениями, инстинктивно понимавший, что централизацией и давлением он ничего не добьется, и мощные группы влияния, которые иногда могли договариваться о правилах игры, но периодически от жадности теряли чувство реальности, что и привело страну в тупик.

При Путине маятник качнулся к азиатскому варианту с монополизацией власти одной группировкой и оттеснением всех, кто претендует на влияние.

Институционально эта система очень неустойчива, а ее ахиллесовой пятой является момент смены власти, что прекрасно понимают азиатские властители, стремящиеся к пожизненному правлению.

Если в России власть все-таки сменится в соответствии с Конституцией, это даст надежду на возможность неазиатского сценария.