Цивилизация
Скромная, но беспечная и любопытная до падающих с крыш людей девушка (Чон До Ён) нанимается работать в богатый дом, где проживают беременная двойней высокомерная особа (Со У), ее влюбленный в собственные мускулы и вседозволенность муж (Ли Чжон Чжэ), их благовоспитанная и смышленая дочь лет пяти (Ан Со Хен), а также следящая за хозяйством строгая дама в летах (Юн Ё Чон), которая знает всё и про всех в доме. Когда не вполне сексуально удовлетворяемый беременной женой хозяин заходит с бутылкой в спальню к молодой служанке, та довольно быстро сменяет робость на страстность. И стоит только старой горничной заметить признаки беременности не столь проницательной насчет собственного состояния младшей коллеги, как под той в доме зашатаются лестницы, раскрывая правду о способах решения проблем сильными мира сего и теми, кто хочет такими быть.
Фильм из прошлогодней программы Каннского фестиваля является не столько ремейком одноименной драмы 1960-го года (картину Ким Ки Ёна отреставрировали за пару лет до нового обращения к сюжету), сколько вариациями на тему.
Выбранный режиссером Им Сан Су для обращения с первоисточником творческий метод — абстрактный постмодернизм: разобрать исходный фильм на элементы и собрать новый так, чтобы герои первоисточника менялись ролями и характерами, как участники мартовского чаепития местами за столом.
Полвека назад домработница внедрялась в дом третьим лицом с неясной миссией, но, сходя с ума, именно к ней и приближалась: быть демоном-мстителем, карающим за фатальную ошибку, продиктованную благими намерениями. Злом она была органическим, слепо наведенным на цель. За поступок в духе Самохвалова из «Служебного романа» герой, который только и думал, что о сохранении брака, расплачивался сполна — отбившись от двух посягательств, ломался на третьем.
Если чем драма и была обусловлена социально, так это не разницей в доходах и трудовой занятости, а нарушением гендерного баланса: чтобы построить жене дом, воплощающий ее представление о семейном счастии, пианист вкалывал на фабрике руководителем девичьего музыкального кружка.
В наши дни не женщины испытывают мужчину на прочность, но превышаются пределы власти, когда одни люди начинают распоряжаться телами других как хозяйственным инвентарем. Карикатурные корейские нувориши живут словно на страницах журнала про интерьеры, открывая бутылку, непременно полощут рот красным вином (муж), во время секса рассуждают о привилегии высшего класса заводить больше двух детей (жена), а подчеркнутую вежливость объясняют классовым превосходством (дочь). Абсолютное зло в новом фильме вторгается в дом в обличии тещи (Пак Чин Ён). Напоминанием о профессии прежнего героя служит нездоровая любовь к музыке: дома глава семейства вылезает из-за рояля, только чтобы подняться в спальню (не к жене, конечно).
Не менее карикатурная старая служанка не дает пропасть недоеденным устрицам, то и дело «дегустирует» хозяйскую выпивку, стряхивает пепел за ванну и учит юную преемницу «профсоюзной» премудрости, согласно которой их работу характеризуют четыре качества: возмутительность, уродливость, тошнотворность и бесстыдство — это она могла бы 50 лет назад травить крысиным ядом домочадцев. В одной из лучших сцен соответственная кричалка изрядно выпившей подпольщицы дополняется напоминанием себе: «Я мать прокурора Республики Корея!»
О происхождении делающего карьеру сына горничной, которая посвятила всю жизнь этому дому, можно сделать соответствующее предположение.
С развитием конфликта карикатура становится демонстративно серьезной, социальная сатира от развлечения переходит к бичеванию: классовая вражда из контекста перетекает в прямую речь героев, клюшка для гольфа застывает занесенным над головой мечом. Кроется ли за подобным жонглированием что-то, помимо желания умелого исполнителя продемонстрировать свои возможности?
Герой картины играет на рояле технично, не промахиваясь мимо нот, но вызывающе холодно — таков и фильм.
Вершина затеянной игры в классику (каковой является старая лента) — холмик, под которым погребали несчастную, отвергнутую в 1960-м: спустя 50 лет он оборачивается могилой матери-героини. Изящный ход ради изящества. А вот для крыс, важных для первоисточника в образном и сюжетообразующем смыслах, в дизайнерских углах нового дома места, конечно, не нашлось, так что вместо не дающего расслабиться пузырька с ядом — то безобидные до поры пакетики с травяным настоем, то слишком эстетский, чтобы шокировать, живой огненный маятник.
