Цена евро

Европа охвачена спором о том, что выйдет дороже — отказ от евро или его сохранение. Неофициальные источники фонтанируют проектами частичного или полного упразднения еврозоны. А тем временем круги официальные в лице европейских властей, руководителей международных финансовых организаций, а также глав Америки и прочих дружественных держав стараются сохранить на лицах уверенное выражение, но при этом наперебой призывают друг друга «принять неотложные и решительные меры», не уточняя, однако, какие именно.

Все это вместе взятое подводит к выводу, что момент решения судьбы европейской валюты больше не может откладываться, каким бы это решение ни стало. Но две вещи ясны. Во-первых,

и за отказ, и за сохранение евро придется дорого заплатить. Триллион евро. Может быть, два. Не обязательно сразу. Скорее, с раскладкой на несколько лет.

Во-вторых, историческое это решение будет принимать Германия. Остальные страны еврозоны, даже и числящиеся среди более или менее благополучных, всерьез вкладываться в великий проект уже не станут. И это даже логично. Потому что если очистить евро от политкорректной шелухи, то окажется, что эта валюта — расширенная и переименованная немецкая марка.

Без твердой и уважаемой в мире марки никакого евро не было бы и в помине. Именно марка в 90-е годы была второй после доллара резервной валютой, в несколько раз превосходя своей долей в мировых резервах все прочие тогдашние европейские валюты вместе взятые. Ее вес в международных валютных накоплениях колебался тогда около 15%, а затем доля сменившего ее евро поднялась перед кризисом до 25%.

Отвлеченно рассуждая, плату за спасение евро могли бы внести и внешние спонсоры — Китай, Япония, Америка или Россия. Это главные держатели евровых активов. В принципе, у них хватило бы средств раскошелиться, используя для этого, допустим, МВФ или Европейский фонд финансовой стабильности. Но признаков протягивания ими руки спасения нет. Китай может, но, похоже, не хочет. Япония по домашним своим обстоятельствам даже и не может. Президент Обама на чрезвычайном саммите только что заверил европейское начальство в безоговорочной моральной поддержке и предупредил, что не даст ни цента. Что же до нашей страны, то отсутствие осмысленной внутренней и внешней экономической политики избавляет наших вождей даже от раздумий, надо что-нибудь предпринимать или не надо.

Остается Германия. Никто заранее не скажет, сколько она потеряет, если европейская валюта исчезнет. По одним оценкам, полтриллиона у. е. за первый же год (употреблять в данной ситуации слово «евро» было бы уже некорректно). По другим оценкам, в полтора-два раза меньше. В любом случае много. Поэтому,

если плата за спасение единой валюты уложится в 100—150 млрд евро в год (3—5% немецкого ВВП), то возможность такой жертвы можно обдумать. Если, конечно, будет надежда, что она когда-нибудь окупится. В конце концов, на возрождение воссоединенных восточногерманских земель западногерманские земли сумели наскрести 1,3 трлн евро.

Но каков реальный масштаб бедствия в еврозоне? Если судить по формальным показателям, он не больше и даже, скорее, меньше, чем в прочих богатых краях. Общий госдолг еврозоны (90% ВВП) меньше американского (100% ВВП) и в разы меньше японского (250% ВВП). Текущие дефициты госбюджетов даже в самых больных европейских странах вполне сопоставимы с американско-японскими (и там, и тут что-то около 10% ВВП). Проблема не в этих цифрах, а в неверно сконструированных механизмах, в утопических и поэтому невыполняемых правилах игры и в вытекающем из всего этого кризисе доверия.

Вот только две из этих евроутопий. Утопией были сами «маастрихтские критерии», регулирующие жизнь в еврозоне и устанавливающие лимиты госдолгов (60% ВВП) и дефицитов госбюжетов (3% ВВП). От этих правил веет финансовым аскетизмом австрийской экономической школы. Может быть, именно к чему-то подобному мир и придет, пережив и обдумав нынешние потрясения. Но в том мире, каким он был до сих пор, общепринятая антикризисная терапия просто-таки требует в случае циклического спада резко увеличить госрасходы, бюджетные дефициты и долги.

Авторы «маастрихтских критериев» то ли решили не думать о неизбежности циклических кризисов, то ли заложили в свою модель гипотезу, что страны еврозоны дружно ответят на такие кризисы не ростом государственных расходов, а, наоборот, снижением зарплат, пенсий, пособий и поголовным переходом на сою.

Впрочем, эти иллюзии объяснялись не глупостью, а верной догадкой, что наднациональные европейские институты слишком слабы, чтобы в оперативном режиме руководить экономиками суверенных государств — членов еврозоны. Оттого и возникла идея с помощью строгих правил загнать всех в некий узкий коридор, не дающий простора финансовым импровизациям. Единственный недостаток этой идеи заключался в том, что она никого не устраивала и сразу провалилась.

Другой роковой утопией была неявно, но настойчиво насаждаемая вера, что членство страны в еврозоне равносильно богатству и процветанию. Ориентируясь на этот миф, Греция, вовсе не будучи по уровню своей экономики богатой страной, приучилась жить богато. Перед кризисом ее искусственно накачанный ВВП поднимался до $30 тысяч на душу (по паритетам покупательной способности) и выходил уже на средний по Евросоюзу уровень. На это тратились деньги, которые никогда не будут возвращены. Теперь греческий ВВП, идя навстречу реальности, ежегодно снижается и будет снижаться дальше, что понятно и неизбежно. Но моральный ущерб от разрушения мифа не менее вредоносен, чем материальный.

И этот же миф помешал заблаговременно узаконить процедуру вывода из еврозоны стран-банкротов. Из европейского рая в отличие от библейского как-то неудобно было изгонять. Сначала эта невозможность изгнания поощряла безответственность отдельно взятых стран, а теперь до предела усугубила тотальный европейский кризис.

Теперь и спасение, и ликвидация еврозоны неизбежно будут сопровождаться всеобщим снижением жизненного уровня и спадом в экономиках, пусть и неравномерно распределенными. Выбрать именно спасение евро, а не отказ от него, есть смысл только в том случае, если впредь единая финансовая система станет опираться на реальности, а не на мифы.

Если правила будут такими, которым сможет и захочет подчиниться большинство. Если европейские структуры будут не только воспитывать, но и изгонять нарушителей. Если страны-участницы согласятся с длительным сохранением материального неравенства, признав, что процветание должно быть результатом собственных усилий, а не чужой щедрости.

Выбор именно такого пути подразумевает, что проблемные страны докажут свою верность европейской мечте немедленным переходом к жизни по средствам, а прочие во главе с Германией докажут то же самое тем, что на ближайшие годы возьмут на себя обслуживание накопленных бывшими нарушителями долгов.

Все обсуждаемые схемы поддержки, при радикальных внешних различиях, имеют именно такой смысл. Германия и прочие страны-спонсоры могут делать прямые взносы из своих бюджетов. Или Европейский центробанк может начать скупать долговые облигации проблемных стран, печатая взамен евро и расшатывая финансовую стабильность там, где она прочна, то есть в той же Германии и северных странах. Или пустят в продажу единые европейские бонды под поручительство по факту все той же Германии.

Формы разные, суть одна: пояса затягивают все, а за старые грехи проблемных стран платят немцы при некоторой помощи возмущенных финнов, разгневанных словаков и прочих честных игроков еврозоны.

Цена спасения евро хоть и высока, но пока еще посильна. Проблема в том, что, решив сохранить еврозону, идти на все эти жертвы придется осознанно, в то время как плата за ее распад, на самом деле ничуть не меньшая, будет взыскана со всех, так сказать, автоматически, самим ходом событий.

И еще большая проблема — это отсутствие уверенности, что жертвы будут принесены не зря. Понадобилось десять лет, чтобы понять, что в первой своей версии евро был сделан не так. И никто не скажет, сколько лет понадобится, чтобы история вынесла решение относительно следующей его версии, если европейской валюте будет дана вторая жизнь.