Война с мигалками

Две совершенно различные темы — борьба с мигалками и 65-летие Великой Победы — неожиданно пересеклись на одной фигуре. В лучах прожектора вот уже несколько дней режиссер Никита Михалков, снявший фильм «Утомленные солнцем-2. Предстояние». Картина вышла к памятной дате, касается знаковой для страны темы, отобрана в конкурсную программу Каннского фестиваля, бюджет неслыханный, режиссерское имя громкое, артисты отменные, снимали много лет. Как написано в журнале «Свой среди чужих», распространявшемся на премьере в Кремле: «Четыре года съемок — как четыре года великой войны». Заявление, конечно, нескромное, но ведь и замысел толстовский, и бюджет спилберговский. Поэтому и интервью, и рецензии, и отзывы в блогах — никто не остался равнодушным. Я после премьеры жадно читаю все, что написано о картине. Сверяю свои дилетантские впечатления с профессиональными оценками критиков. Иногда совпадает.

И вот набрела я на интервью Никиты Михалкова в журнале «Коммерсантъ-Власть».

Там режиссер говорит интересные вещи. Объясняет, чем отличается мироощущение Тарантино, снявшего «Бесславных ублюдков», от мироощущения наших режиссеров, снимавших картины о войне. А разница принципиальная: в стране Тарантино войны не было, а в нашей — была. «Картина «Пять вечеров» кончается фразой «Лишь бы не было войны». И это была самая популярная фраза в 1950—1960-х годах. Потом над ней смеяться стали. Галич пел: «Лишь бы не было войны», но тогда действительно был страх. Все руководство страны сосуществовало с народом, потому что все прошли войну, пока не пришло новое поколение. Это очень важное трагическое объединяющее начало. Об одном остается жалеть: чтобы объединиться, нам нужно залезть в кровавое говно и потом из него вылезать», — совершенно точно характеризует Никита Михалков особенности национального менталитета. И снимает фильм про кровавое. Вот это самое.

В этом же интервью режиссер задается вопросом, который самый что ни на есть принципиальный. Даже базовый. «Вопрос на самом деле в том, где Бог на войне». И далее множит вопросительные знаки Никита Сергеевич: «Почему один остается жив, а пятерых рядом накрыло? Почему мальчика с 52 ранениями выхаживали, вылечили, обмундировали, а на глазах у всего госпиталя в него снаряд-дурак прилетел? Почему лейтенант бежит в атаку, в него три минометных осколка, и один пряжку срезал, второй — каблук, третий — звездочку с пилотки — и ни царапины?».

Хорошие зрительские вопросы, адресованные «режиссеру», который там, наверху, снимает про нас кино. Если свести к одному, получится главный вопрос человека к Богу: где справедливость, Отче, и в чем твоя логика? Но пояснений сверху не поступает. Ответы каждый ищет сам, в меру своих способностей: один — снимая кино или сочиняя романы, другой, за неимением таланта, просто строит жизнь, отвечая самому себе на риторический вопрос.

Справедливость — тема очень болезненная и одновременно плодотворная. Поиски справедливости дорого обошлись человечеству. Сколько религиозных учений, войн, революций, террористических атак, героических подвигов рождены этой жаждой справедливости. Какую проблему ни копнешь — рост доходов участников списка «Форбс» в кризисный год, формирование тарифов на ЖКХ, принятие генплана Москвы, оценки в фигурном катании на ванкуверской Олимпиаде — всюду найдешь справедливость. Или несправедливость. Одним все, другим ничего. Одним можно, другим нельзя. Почему у меня нет, а у него есть? Отчего у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная?

Искать справедливости меня отучили еще в детстве. Классный руководитель страшно ругался и принимал меры, обнаружив, что мы, дежурные по школе, некачественно отдраили полы. А мы возражали: вот класс Б, он тоже плохо полы моет, а их не наказывают. Он рявкал и сверкал глазами: «Я знать не желаю, что сделал класс Б. Вы класс А. Отвечайте за себя».

Вот и тема мигалок — она, очевидно, про справедливость. Или несправедливость. Никита Михалков в том же интервью, где рассуждает о Божьем промысле на войне и единстве нации в беде, вдруг говорит: «Как председатель общественного совета Министерства обороны, я на спецсигнал имею право. И машина эта принадлежит Министерству обороны. Важно другое. Если ты имеешь право нарушать, ты обязан обеспечить безопасность, для этого и существует спецсигнал. По сегодняшней езде выполнять без них даже 40% из того, чем мне приходится заниматься, просто невозможно. Я никогда не пользуюсь этой привилегией просто так, не вожу с мигалками блядей, не вожу на рынок дыни продавать. Конечно, бывают разные безобразия, но для всех людей, которые садятся за руль, существуют правила, которые должны выполняться. А по правилам водитель, который видит за собой машину со спецсигналом, должен принять вправо, чтобы машина не выехала на встречную полосу. Но выполнять это правило многие почему-то считают для себя оскорбительным».

Так все просто же объясняется — потому что задето чувство справедливости, понимаете? «Право нарушать» и «правила, которые должны выполняться» — из разных кинофильмов. Кино про подвиг — это вроде про то, что война уравнивает в правах мертвых и живых, генералов и пехоту, урок и кремлевских курсантов. Про то, что каждый одинаково нужен своей стране для святого дела — защиты свободы и самой жизни. Может, и Великой войну можно назвать только потому, что она самые лучшие, самые святые человеческие чувства вытаскивает на поверхность. Толпа становится народом, способным на подвиг. Ведь именно об этом снимают патриотическое кино?

Может, тайный механизм Победы в том, что сработало именно это: нет больших и маленьких, нужных и ненужных, богатых и бедных, городских и деревенских, русских и нерусских, начальников и подчиненных, зеков из штрафбата и выпускников артиллерийской школы с чистой, как слеза, анкетой. Нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты. Справедливость — только высшая, решения по персоналиям отданы на откуп небесам.

Хороша ли жажда справедливости для мирной жизни? Как доказывают попытки построения капитализма, который не предполагает никакой справедливости, не очень то и хороша. А вот если бы научиться жить в России, не алча справедливости, то была бы райская жизнь, при наших-то возможностях. Единая нация, принимающая каждого из своих граждан во всем разнообразии их имущественного и социального положения, — непобедимая сила.

Мигалка единство народное, как бы это странно ни звучало, прямо-таки попирает. Отменяет. Размывает. Унижает даже. Таковы уж национальные традиции, ничего не попишешь.

Человек униженный ищет справедливости. А оно нам надо?

Справедливость — вещь жестокая. И даже опасная. Делит, рубит по живому. Как в гражданскую: сын за красных, отец за белых. Что можно противопоставить поискам справедливости? Ну разве что поиски любви, которая отменяет даже и эти треклятые претензии на справедливость.

Я тут всерьез задумалась: как относиться к людям, которые ездят с мигалкой и о которых я всегда знала, что они приличные люди? Любят детей и (часто) жен, стараются делать свою работу хорошо, служат высоким целям. О стране думают. Честное слово. Лично знаю таких достойных людей. Но ездят с мигалкой.

Никогда не бросила бы в них камень. Ну ездят, ну необходимость. А теперь, после всех этих историй со «встречкой», у меня тоже справедливость разболелась.

И теперь борются во мне два чувства — справедливости и любви. Уважения и презрения. Мигалки как способ попрания справедливости я презираю. А своих — уважаю и люблю за их человеческие проявления и за профессиональные заслуги.

Я бы хотела посмотреть кино, где мне бы все объяснили про справедливость, любовь и войну, которая ведется в душе человека. Не обязательно про мигалки или окопы, но вообще кино, где про чувство гражданской идентичности все объясняется. Такое патриотическое кино, пусть и лобовое, с прозрачной моралью и сентиментальными слезами, умеют снимать американцы. Они там силами кинематографа нацию объединяют по уикендам так, что не разорвешь на части.

И мигалок у них нету. Все-таки нехорошо как-то с мигалкой. Неловко. Как влезть без очереди вперед бабушки с медалями за Великую Победу. Поперек справедливости и любви.

В рекламном трейлере грядущего фильма «Цитадель» нашла я такие слова: «На войне есть люди важные и менее важные». Что это значит — неясно. Но где-то здесь сокрыта тайна режиссерского отношения к своим героям. Поживем — досмотрим.