Цивилизация
Прошлая неделя, отнявшая у России сразу трех людей исторического масштаба — Бориса Ельцина, Мстислава Ростроповича, Кирилла Лаврова, — дала, цинично говоря, информационный повод для размышлений о том, как и почему мы остаемся или не остаемся в истории. О том, зачем мы вообще живем.
Почему мы в истории не остаемся, как раз понятно. Нас просто забывают, когда не остается никого, кто помнил бы нас лично или что-то слышал о нас от других. Значит, чтобы остаться после смерти, необходимо, чтобы о тебе что-нибудь говорили. Неважно — хорошо или плохо, правду или ложь. Тебя нет, ты все равно не проверишь. Так что медийный мир, производящий героев и производящий в герои, — это вовсе не изобретение последних двух веков. Он существует, по крайней мере, с тех пор, с которых мы помним поименно хотя бы одного конкретного человека. То есть, если считать самым древним человеком, которого мы помним, Гомера (в данном случае все равно, жил ли он на самом деле, важно, что мы помним его по имени, а не как абстрактного представителя популяции, ну, кроманьонца там или неандертальца), получается, что медийному миру почти три тысячи лет. Ведь Гомер, по преданию, жил в девятом веке до нашей эры.
При этом предание — на современный лад его можно назвать историческим пиаром — порой радикально искажает представления о своих объектах, как, впрочем, и пиар современных деятелей.
Это искажение прекрасно иллюстрирует представления россиян об их правителях. Например, самыми великими царями считаются самые кровавые — Иван Грозный и Петр I. Причем царь Петр в сознании людей еще и великий реформатор, модернизатор страны (причем с положительным оттенком). Хотя в свое правление считался в народе живым воплощением Антихриста, а главным практическим итогом петровской модернизации стало падение основных экономических показателей России (что было подсчитано историками) в сравнении с эпохой его отца Алексея Михайловича. Реформатор отбросил страну на 40 лет назад. Павла I, одного из самых честных русских царей, беспощадно боровшегося с бюрократией и пытавшегося хоть как-то приблизить власть к народу, мы вспоминаем только как масона и самодура, ссылавшего солдат в Сибирь за неправильный размер косы на парике.
Человек, безо всякой законной причины уничтоживший миллионы сограждан, разрушивший миллионы семей — Иосиф Сталин — до сих пор ассоциируется у многих наших соотечественников с порядком, а не с кровавым хаосом. Правда, Сталин еще не перешел в разряд исторических личностей, которых никто не помнит лично или по рассказам тех, кто застал эту эпоху. Но вряд ли и через сто лет что-нибудь изменится принципиально.
Еще один способ войти в историю — сделать нечто из ряда вон выходящее, но обязательно так, чтобы об этом кто-то мог рассказать. Если бы Герострат просто сжег храм и об этом никто не узнал, мы бы сейчас, спустя два тысячелетия, не слышали бы это имя и не считали бы его нарицательным. Но он сжег храм так, чтобы узнали, на людях, для славы, благодаря чему получил искомый «пиар» и уцелел в истории.
Кстати, тут возникает очень серьезная, почти непреодолимая проблема: оказывается, если считать смыслом жизни самосохранение в памяти людей, вовсе не обязательно совершать какие-то добрые поступки в глобальном масштабе. Оказывается, можно совершить и явное злодеяние. А потому ставится под сомнение смысл человеческой истории как опыта, помогающего нам избегать ошибок предков. История, если посмотреть, кто и с каким знаком в ней остался, решительно аморальна. От того, что едва ли кто-то из родителей решится назвать сына Иудой и немногие Адольфом, Иуда Искариот и Адольф Гитлер не перестают быть актуальными персонажами исторического пантеона.
С творцами-музыкантами, художниками, писателями получается примерно так же. Очень важен шлейф предания, медийный антураж. Едва ли, например, Баратынский писал стихи хуже, чем Пушкин, но посмертная слава и (главное) известность этих поэтов несопоставима. Даже такие бесспорные с точки зрения мастерства и таланта фигуры, как Мстислав Ростропович или Сергей Рахманинов, во многом обязаны своей долгой посмертной славой (в том, что она будет у Ростроповича, можно не сомневаться) не только виртуозному исполнительскому мастерству, но и прямому или косвенному участию в политике, эмиграции. Если хотите, пиару, который им делали эпохи, в которые они творили.
Любая масштабная личность воздействует на окружающих и тем самым делает шаг к сохранению исторической памяти о себе. Но едва ли история более справедлива, чем современность. Иногда в истории остаются люди, которым по содеянному ими вовсе там не место, а достойные напрочь забываются или существуют в историческом времени в таком деформированном виде, что перестают быть самими собой.
Поэтому, оплакивая трех выдающихся россиян — Бориса Ельцина, Мстислава Ростроповича, Кирилла Лаврова, мне кажется, уместнее всего скорбеть о них как о людях, а не как об исторических фигурах. Потому что нет момента большего равенства людей, чем смерть. Потому что остаться в истории, в благодарной или неблагодарной памяти потомков, не так важно, как кажется.
Потомки все равно приспособят эту память к своим нуждам или забудут вовсе.
Жить можно только здесь и сейчас. А смерть и есть настоящий конец истории — частной, незаменимой, неповторимой истории человеческой жизни.
