Цивилизация
Последнее слово Михаила Ходорковского, безусловно, войдет в историю правосудия. Это, конечно, не «Я обвиняю» Эмиля Золя, но по жанру нечто схожее. Кроме того, речь предпринимателя, в лице которого, в сущности, судят 1990-е годы российской истории, имеет вполне важный содержательный аналитический смысл, потому что в ней подвергнута деконструкции экономическая логика и обвинения, и защиты.
Собственно, последнее слово Ходорковского — это экономический трактат, которому вне зависимости от того, как кто относится к самому обвиняемому, нельзя отказать в логическом блеске. В том смысле что с Ходорковским, если вы не твердокаменный коммунист, маниакальный сторонник мобилизационной экономики или обезумевший кейнсианец, невозможно спорить.
Он весьма простым и внятным образом рассказывает о том, как предприятия, обреченные на вымирание и (или) перепрофилирование «под застройку», благодаря приватизации, тому, что у них появились ответственные собственники, не только выжили, но и заработали на экономику: здесь созданы рабочие места, производится добавленная стоимость и готовится прозрачная отчетность. Если считать последнее слово Михаила Борисовича катехизисом российского либерализма, транслируемого с той стороны тюремной стены, то оно в базовых своих посылах мало чем отличается от установочного идеологического документа, придуманного «по ту сторону» кремлевской стены — нашумевшего интервью главы администрации Дмитрия Медведева. И тот и другой идеологи — за рыночную, прозрачную, понятную инвесторам экономику.
Дьявол, впрочем, кроется в деталях. И если мы вспомним, что происходило одновременно с тем, как Ходорковский произносил свое последнее слово, а прокурор Дмитрий Шохин ерзал перед фокусом камеры государственного канала, словно бы произнося праздничное обращение к российскому народу, то ситуация не станет более ясной. С одной стороны, президент РФ пускает немцев в российскую газовую отрасль, обещает феерические масштабы дальнейшей приватизации, и с другой стороны, налоговые органы предъявляют компании ТНК-ВР претензии, сопоставимые с юкосовскими. И все это в один день! Как прикажете относиться к этой шизофренической экономике? Как эти действия уживаются в одной и той же российской власти?
Сюжет с «Апатитом», с которого начиналось дело Ходорковского, если рассуждать о нем не в терминах революционного правосознания и социалистической законности, а экономическим языком, оказался одной из многих «историй успеха». «Это (работа компании «Апатит». — А. К.) принесло прибыль акционерам, доходы региону и государству, стабильную зарплату рабочим. За предотвращение социального взрыва вообще-то ордена дают, а не дела возбуждают», — говорит обвиняемый. И с чем тут спорить?
Если сравнить вклад в экономику некогда могучей империи «неправильного олигарха» с потерями, связанными с развалом и национализацией его активов, то они несопоставимы. А если еще пересчитать трансакционные издержки, связанные со следствием, лоббистскими сражениями участников операции уже друг с другом, если оценить репутационные издержки страны, а значит, ущерб инвестиционному климату, то итоговая сумма потерь окажется и вовсе астрономической. И возместить ее не смогут никакие сверхъестественные налоговые платежи.
По поводу дела ЮКОСа ведется самый что ни на есть корневой спор славян между собою. Одни утверждают, что большие бизнес-империи возникали благодаря государству, на его костях и в ущерб ему. Другие возражают на это, что полуразваленное государство имело отрицательную стоимость и единственный шанс вернуть к жизни его активы состоял в том, чтобы отдать их в частные руки. И речь здесь уже не о якобы заниженной цене, по которой они приобретались, а о том, как мертвую, не пригодную к использованию собственность превратить в живую и заставить ее работать. Собственно, это пытался втолковать государственному обвинению Ходорковский: там, где оно видит хищение собственности, никакой собственности не было. Эти активы, которые на самом деле реально ничего не стоили, еще предстояло превратить в живую экономическую ткань, способную работать, создавать стоимость и платить налоги, на которые, кстати, содержится то самое государственное обвинение.
Возможно, базовой причиной, по которой Ходорковского привлекли к уголовной ответственности, и была, как все говорят, его чрезмерная политическая активность. Но за то время, что он провел в тюрьме, процесс превратился в суд над экономической логикой приватизации, над исторической миссией 1990-х годов, которые заложили основы сегодняшнего роста и относительного благополучия российской экономики.
Ходорковский взял на себя ответственность за всех предпринимателей, реформаторов, чиновников, политиков, ученых-экономистов, составивших человеческий материал переходной экономики первого десятилетия российских либеральных реформ. В нем безотносительно к его личным качествам эта ответственность персонифицировалась.
Возможно, произошло это именно потому, что Ходорковскому удалось, как сказано в последнем слове, «создать образцы для всего российского бизнеса», «завязать» со стилистикой эпохи первоначального накопления капитала и стать первым «неправильным олигархом». Первым, но не последним, потому что сейчас уже считается нормальным выходить на западные рынки, оценивать свои компании, внедрять принципы корпоративного управления, соответствовать международным стандартам, действовать в рамках общемировой долговой и, не побоюсь этого слова, налоговой культуры.
А теперь отвлечемся от высокой экономической философии, от пафоса последнего слова, от личности нашего героя или антигероя (кому как нравится). И на минуту представим, что все произошедшее с «неправильным олигархом» — страшный сон в жаркую ночь перемены инвестиционного климата. Представим, что он на свободе, что ЮКОС работает в прежнем режиме, что его руководитель ходит на встречи с президентом в Кремль и выступает вместе с другими товарищами на Российском экономическом форуме в Лондоне.
Представили.
А теперь скажите, кому это мешало.
