Цивилизация
Она кипятит воду, заваривает чай, садится на диван и читает Пруста. Берет с блюдечка сырные крекеры, грызет, запивает чаем. Аомамэ любит читать после обеда. Но сколько ни елозит взглядом по строчкам, смысл текста не укладывается в голове. Она перечитывает одно и то же второй раз, третий. А потом закрывает глаза – и представляет себя за рулем ярко-синего кабриолета с откинутым верхом, летящего по дороге вдоль побережья: морской ветер в ее волосах, и на всех дорожных знаках – по две полоски, предупреждающих: «Внимание! Возможна беременность!»
Вздохнув, Аомамэ бросает книгу на диван.
Ясно, что в третьем тесте нет нужды. Результат будет тем же хоть в сотый раз. Бездарная трата времени. Скорее всего, гонадотропин у меня действительно выделяется, оберегает желтое тело, мешает наступлению менструации, формирует плаценту. Я беременна. И моему гонадотропину это известно. Как и мне самой. Я чувствую это. В самом низу живота. Оно еще совсем крошечное – запятая, намек. Но скоро начнет увеличиваться и обрастать плацентой. Питаться тем же, что съем я, и неудержимо расти в тяжелой темной воде...
Беременна Аомамэ впервые. Она предельно осторожна и доверяет только тому, что видит своими глазами. В постели с мужчиной никогда не забывает о презервативе. Даже если сама уже подшофе. Как она и рассказывала Хозяйке, месячные у нее были регулярными с десяти лет. Никогда никаких задержек, даже на пару дней. Кровотечения длились по нескольку суток. Боли почти не было, и ничто не мешало ей заниматься спортом.
Первая менструация началась через несколько месяцев после того, как она пожала руку Тэнго в опустевшем классе. И здесь ощущалась некая связь. Может, само прикосновение к Тэнго сдвинуло что-то важное в ее организме? Когда Аомамэ рассказала матери о первых месячных, та недовольно нахмурилась. Будто на нее навалились лишние хлопоты. «Слишком рано», – только и сказала она. Но дочь даже бровью не повела: это были ее проблемы, а не матери или кого-то еще. Это она вступала в новый для нее мир.
И вот теперь Аомамэ беременна.
Она думает о яйцеклетке: «Одна из четырехсот моих яйцеклеток оплодотворилась. Скорее всего – той сентябрьской ночью, когда бушевала гроза. Ночью, когда я убила человека в темной комнате. Тонкой иголкой в мозг, под основание черепа. Но тот человек не был похож на мои прежние жертвы. Он знал, что я собираюсь его убить, и сам желал своей смерти. Я просто выполнила его просьбу. И в итоге совершила не казнь преступника, но акт милосердия. А он взамен обещал мне то, в чем нуждалась я. Наша сделка состоялась в темной комнате. И той же ночью случилось мистическое зачатие. Я это знаю.
Своими руками я забрала жизнь у одного человека – и почти тут же породила другую. Неужели это входило в условия сделки?»
Аомамэ закрывает глаза и отключает сознание. Голова пустеет, затем наполняется чем-то еще. И невесть откуда приходят слова молитвы:
Отец наш Небесный. Да не названо останется имя Твое, а Царство Твое пусть придет к нам. Прости нам грехи наши многие, а шаги наши робкие благослови. Аминь.
Почему именно сейчас она произносит эти слова? Никогда ведь не верила ни в Царство Небесное, ни в Господа, ни в райские кущи. Но молитва эта с детства врезалась в ее память. Она зазубрила ее года в три или четыре, понятия не имея, что она значит. А если ошибалась хоть словом, получала указкой по рукам. Но все тайное когда-нибудь становится явным, даже если поначалу о нем не подозреваешь. Как татуировка на интимном месте у партнера по сексу.
Что сказала бы мать, узнав, что ее дочь забеременела без соития? Наверняка сочла бы это преступлением против веры. Этот грех для нее потяжелее, чем потеря девственности с кем ни попадя. Хотя Аомамэ, конечно, давно не девственница. И все равно... А возможно, матери будет просто до фонаря. Ведь я, беспутная грешница, в ее мыслях давно сгорела в аду.
Попробуем мыслить иначе. То, чего словами не объяснить, не нуждается в объяснениях. Воспримем само явление как загадку, которую нужно рассматривать под каким-то другим углом.
Должна ли я радоваться этой беременности, как благу? Или опасаться ее, как печати проклятья?
Сколько тут ни размышляй, ответа не будет. Просто я пока не могу прийти в себя. Я сбита с толку, ошеломлена. Мое сознание раздваивается. И принять эту новую реальность так сразу я, конечно, не в состоянии. Но в то же время очень хочется уберечь это крохотное тепло внизу живота. Сделать все, чтобы оно увидело свет. Да, мне тревожно и страшно. А вдруг во мне поселилось что-то инородное, и некий злобный монстр пожирает меня изнутри? Да нет, не может быть...
В Аомамэ побеждает здоровое любопытство. И мысль, которая никогда не приходила ей в голову, вдруг вспыхивает лучиком света в кромешной тьме:
А что, если во мне – ребенок Тэнго?
Скорчив гримасу, Аомамэ размышляет, возможно ли это. Как она физически могла зачать от него?
Конечно, можно подумать и так: в тот кошмарный вечер, когда творилось Великое Черт Знает Что, некая сила вдруг забросила мне в матку сперматозоиды Тэнго. Из-за убийства Лидера где-то во мраке, посреди грозы и дождя этот мир дал трещину, и образовался некий коридор. Видимо, совсем ненадолго. И мы с Тэнго воспользовались этим шансом по назначению. Мое тело приняло тело Тэнго, и я забеременела. Какая-то из моих яйцеклеток – скажем, Номер 201 или 202 – «раскрыла объятия» одному из миллионов его сперматозоидов. Такому же крепкому, умному и искреннему, как его хозяин.
Совершенно нелепая версия. Никакой логики. Сколько об этом ни рассуждай, какими словами ни доказывай, никто на свете не поверит, что такое возможно. Однако на дворе – Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четвертый год. В котором может случиться все, что угодно.
Но если ребенок и правда от Тэнго...
В то утро на Третьей скоростной магистрали я не спустила курок пистолета. Действительно собиралась покончить с собой, даже сунула дуло в рот. И ни капельки не боялась смерти, потому что этим спасала Тэнго. Но какая-то сила заставила меня в последний момент передумать. Меня позвал чей-то Голос издалека. Не потому ли, что я уже была беременна? Может, он и пытался сообщить мне о зарождении новой жизни?
Аомамэ вспоминает тот странный сон, в котором элегантная женщина средних лет накинула на нее, обнаженную, свое пальто. Вышла из серебристого «Мерседеса»-купе – и закутала ее в легкое, мягкое пальто яично-желтого цвета. Она знала, что я беременна. И защитила меня от бесстыжих взглядов зевак, от холодного ветра и всех остальных невзгод этого безумного мира.
Это был добрый знак.
Лицо Аомамэ расслабляется. Кто-то оберегает и защищает меня, заключает она. Даже в этом Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четвертом я не одинока. Наверное.
Она берет чашку остывшего чая, выходит на балкон. Садится в пластмассовое кресло и сквозь щели балконной решетки – так, чтобы снаружи ее никто не увидел, – наблюдает за детской площадкой в парке. Стараясь думать о Тэнго. Но думать о Тэнго не получается. Вместо этого она вспоминает лицо Аюми Накано. Ее светлую улыбку, открытую и естественную. Они сидят лицом к лицу за столиком в ресторане, в руках – бокалы с красным вином. Обе порядком захмелели. Первоклассное бургундское перемешивается с их кровью, растворяется в теле и окрашивает мир вокруг в нежно-розовый цвет.
– Знаешь, Аомамэ, – говорит Аюми, поглаживая бокал. – По-моему, в этой жизни нет ни логики, ни доброты.
– Может быть, – отвечает Аомамэ. – Но ты не переживай. Эта жизнь когда-нибудь закончится, и наступит Царство Небесное.
– Жду не дождусь, – вздыхает Аюми.
Почему я тогда заговорила о Царстве Небесном? – удивляется Аомамэ. – Почему вдруг вспомнила то, во что сама никогда не верила? А ведь вскоре после этого Аюми погибла. Может, я имела в виду совсем не то Царство, о котором твердят «очевидцы», а нечто более личное? Не для всех сразу, но для каждого по отдельности? Вот почему и вырвались у меня эти слова. В какое же Царство Небесное верю я? Какое, по-моему, Царство придет, когда этот мир исчезнет?
Она кладет руку на живот, прислушивается. Но, конечно же, ничего не слышит.
Аюми больше нет. Ее приковали жесткими холодными наручниками к спинке кровати в отеле на Сибуя и задушили поясом от халата (убийца, насколько известно Аомамэ, так и не найден). Ее тело вскрыли, потом зашили, а затем кремировали. От человека по имени Аюми Накано в этом мире больше ничего не осталось. Ни частички плоти, ни капельки крови. Жива лишь в документах – да в чьих-то воспоминаниях.
Но, может быть, все не так? И Аюми по-прежнему существует в 1984-м? Все так же ворчит, что ей не дают носить на работе оружие. Засовывает штрафы за нелегальную парковку под дворники чьих-то авто. Или обучает старшеклассниц, как предохраняться от беременности: «Запомните, девчата, – без резинки не давать!»
Как же тогда им увидеться? Может, если бы я поднялась по той аварийной лестнице и вернулась в прежний, 1984 год – мы сумели бы снова встретиться? Там Аюми была бы жива-здорова, а за мной не следили бы громилы из «Авангарда»? И мы заглянули бы в тот ресторанчик на Ногидзаке и выпили по бокалу бургундского? А может...
