Цивилизация
Канном овладело безумие. На сеанс в 8.30 утра надо было приходить минимум за час – иначе не войти (явившиеся за полчаса в зал так и не попали). Во дворце перекрывали отдельные коридоры, чтобы дать проход Брэду Питту. На улице с утра занимали места папарацци-любители. На сеансе две с половиной тысячи человек сидели, не шелохнувшись, а потом взорвались – кто возмущенными криками и свистом, а кто аплодисментами.
Показывали «Древо жизни» — пятый фильм Терренса Малика.
Режиссер-легенда известен тем, что работает над каждой картиной долго и тщательно, что на двадцать лет (с 1978 по 1998) уходил из профессии, что интервью не дает никогда и перед прессой не показывается. На вопросы критиков вчера отвечали актеры и продюсеры, к вечерней премьере соизволили появиться супруга и дочь Малика, но не он сам. Позже пришли сообщения о том, что автор все-таки проник в зал – через черный ход, инкогнито, после того как погасили свет…
План фильма, в котором частная история рассказана параллельно с историей зарождения жизни на Земле, разрабатывался еще лет тридцать назад, когда финансирование найти было невозможно.
С годами репутация затворника, поэта и философа Малика становилась все прочнее, а амбиции – все масштабнее: самые знаменитые актеры выстраивались в очередь на прослушивание, хотя ни награжденная «Золотым медведем» в Берлине «Тонкая красная линия», ни «Новый свет» не были успешными с коммерческой точки зрения. В финальной версии «Древа жизни» авторский диктат Малика, чей стиль уникален и не всем придется по душе, уравновешен сумасшедшими спецэффектами и участием звезд – Шона Пенна и Брэда Питта (он же сопродюсер). Неудивительно, что фильм Малик отдал не в Берлин, где показывали две предыдущие его картины, а в Канн – где когда-то, с награждения «Дней жатвы» за лучшую режиссуру, стартовала его международная карьера.
Теперь самое сложное – найти не то чтобы правильные, но хотя бы какие-то слова для описания «Древа жизни», может, и не лучшего, но, видимо, самого главного фильма Малика.
С одной стороны, это роман воспитания. Успешный женатый архитектор (и о профессии, и о семейном положении героя Шона Пенна приходится догадываться из нарочито скудного контекста) по имени Джек вспоминает годы детства. 1950-е, Техас. Он – старший из трех сыновей четы О'Брайен. Его отец (Брэд Питт, одна из лучших ролей в карьере) властен и самолюбив, мать (красавица Джессика Честейн) – бесконечно добра и всепрощающа. Будто предчувствуя гибель одного из младших братьев, Джек постепенно дрейфует от сыновней покорности к подростковому бунту, оспаривая авторитет родителей. Итог – то ли бегство, то ли изгнание из Эдема – отъезд из родного городка на новое место работы отца. Пятидесятые – годы осмысления потери невинности, связанного с участием США в нескольких войнах. А еще годы, когда был издан главный американский роман (или антироман) воспитания «Над пропастью во ржи».
Но это также и годы прошедшего в Техасе детства самого Малика, два младших брата которого ушли из жизни преждевременно.
С другой стороны, это кино о сотворении мира и его грядущей гибели. Мы присутствуем при Большом взрыве, любуемся амфибиями и рептилиями (вот настоящий режиссер: сделал на компьютере динозавров – да так, что Спилберг позавидует, – ради пятиминутной, по сути, бессюжетной сцены), а потом наблюдаем упадок остывшей обезлюдевшей планеты. Рождение младенца, его первые шаги, его знакомство с тем, что такое любовь и смерть, его первая встреча, контакт и неизбежный конфликт с другим, его мучительные и всегда безуспешные попытки осмыслить себя – все это находит параллель во впечатляющем спектакле Вселенной, который может напомнить лишь один фильм за всю историю кинематографа: «Космическую одиссею 2001» Стэнли Кубрика.
Однако Кубрик – математик и аналитик, архивист и социолог. Малик же – прирожденный поэт.
Лирические закадровые реплики, сопровождавшие каждый его фильм, в «Древе жизни» перестают быть комментарием к происходящему, превращаясь в нескончаемый поток сознания – или скорее бессознательного. Это некое ментальное радио, которое иногда хочется выключить, настолько впечатляет визуальная часть: даже не поразительные съемки как таковые, а то, как они смонтированы. Подобно любой поэзии, эта картина строится по ассоциативному принципу, чуждому логике и здравому смыслу: созвучие, ритм или рифма важнее, чем смысловая параллель. Чтобы постичь подобное зрелище хоть насколько-то адекватно, надо побывать в голове Терренса Малика – а в этой голове, как выясняется, уместился целый космос.
Для маликовского кинематографа, достигшего формального совершенства именно в «Древе жизни», хочется искать новые определения.
Симфоническое кино? Герой Питта – неудавшийся музыкант и в минуты покоя слушает то Берлиоза, то Брамса, то Малера или сам играет Баха на органе. Его идеал – Тосканини, и Малик здесь предстает больше дирижером, чем диктатором-режиссером. Гигантский оркестр он собирает с одной целью – заставить его звучать как единый инструмент.
Или, раз уж речь зашла о мировом древе – образе, объединяющем основные мировые религии, – то почему бы не назвать это «органическим кино»?
Оно растет, как огромный дуб, вверх и вширь, не подчиняясь законам симметрии, рождая спонтанную красоту – и может быть оценено только как единое целое. У дерева есть ветви и плоды, которые не сосчитать, — как ответвления сюжета, полного умолчаний и неясностей, — а есть корни: чтобы увидеть и описать их, копать надо глубоко. Ухаживать за корнями и ветвями помогает целая когорта лесников, которую возглавляют оператор Эммануэль Любецки, художник Джек Фиск и композитор Александр Деспла. Но каким и почему вырастет это дерево, знает только сам автор, посадивший в землю первый желудь.
Поначалу может показаться, будто «Древо жизни» — фильм о поисках Бога: герои постоянно смотрят в небо, молятся, обращаются к невидимым силам. Потом выясняется, что все они разговаривают с ребенком, который давным-давно умер. Именно этот факт в конечном счете превращает колоссальный ботанический сад Терренса Малика в живое дикорастущее кино.
