Цивилизация
С января 2009 года Юрий Бурлака станет худруком балета Большого театра. Сейчас этот специалист по старинной хореографии готовит в ГАБТе реконструкцию гран-па из спектакля «Пахита» (премьера в составе вечера одноактных балетов состоится 15 ноября). Но понятно, что главные думы Бурлаки — о непростых грядущих заботах.
— Вы похожи не столько на балетмейстера, сколько на университетского профессора математики. Кажется, что Бурлака постоянно витает в эмпиреях. Это обманчивый вид или так оно и есть?
— Обманчивый, уверяю вас. Конечно, моя страсть к балетной старине далека от бытовой прозы, но я много лет проработал артистом в труппе «Русский балет», а потом был ее руководителем. И отлично знаю, как сильно жизнь на сцене может отличаться от жизни за кулисами.
— Балет ГАБТа вы возглавите в результате предложения, полученного от вашего предшественника и однокурсника Алексея Ратманского. Но если Ратманский вам друг, то он должен был бы вас отговаривать: работа нервная, труппа норовистая — в общем, тяжелое испытание.
— Что касается «испытания», то решение я принял с открытыми глазами. Прекрасно представляю, что должность худрука в Большом театре — дело непростое. Да это видно любому человеку даже со стороны, и тем более театральному. Но работа в «Русском балете» помогла понять, что на самом деле в каждом театре происходит одно и то же. Радости и горести, так сказать, типовые. Может, только масштаб разный.
— Один мой знакомый хореограф, ушедший с руководящего поста в свободные художники, сетовал, что его особенно угнетала необходимость вникать в график критических дней балерин.
— Да, это будни маленьких театров. И я чем только не занимался! Следил, как развешаны декорации, как поставлен свет, пришли ли люди на репетицию и сколько нужно ящиков для перевозки костюмов. Повседневная суета — залог того, что в итоге на балетной сцене появятся те самые красивые танцы, которые всем нравятся.
— Вы готовы к тому, что начальников не любят?
— Конечно, это так. К сожалению. И не только в театре.
— У вас есть рецепт авторитета?
— Я не хочу быть монстром, но и размазней тоже.
— А как насчет нарушений корпоративной этики некоторыми артистами Большого, которые публично оспаривают деятельность балетных худруков? Ратманский такого вдоволь начитался о себе в СМИ. Да и вы, не успев приступить к работе, уже получили порцию резких высказываний.
— Это вопрос личной морали и нравственности оратора. На самом деле если человек не выбирает выражений, чтобы публично решать внутритеатральные проблемы, то это красноречиво говорит о самом человеке. Люди должны знать спектакли театра, а не сплетни о нем. Я очень не хочу склок, но все же думаю, что театр как-то должен на такое реагировать.
— Одним из аргументов, используемых против вашего предшественника, было слово «чужой». Мол, он не танцевал в Большом театре, не знает наших традиций. Не сомневаюсь, что вам приклеят схожий ярлык.
— Ну, это несерьезно. Мировая практика показывает, что не обязательно быть выходцем из недр той или иной труппы, чтобы быть хорошим директором этой труппы. Многие успешные руководители пришли на свои посты со стороны. Например, Владимир Малахов в балете Берлинской оперы. Самый известный пример — Рудольф Нуреев в Париже. Это нормальная практика. А назвать меня совсем уж чужаком неверно. Я не иностранец, окончил ту же московскую Академию хореографии, что и артисты ГАБТа, всю жизнь танцевал в Москве.
— Есть еще артистическое самолюбие. К вам придет ведущий солист и закричит: ты почему отдал премьерный спектакль не мне, маститому, а какому-то неизвестному юноше из кордебалета? А вы знаете, что на сегодняшний день «неизвестный» танцует куда лучше «маститого» со всеми его регалиями и званиями. Получается, что ваша задача — балансировать, как эквилибрист на канате под куполом цирка.
— Конечно, не стоит забывать признанных артистов, но балет, как ни крути, искусство молодых. В Большом театре огромное количество выдающихся людей разных поколений. Нужно учитывать все интересы. Будем разбираться в каждом конкретном случае.
— В Большом почти вся классика идет в редакциях Юрия Григоровича, далеких от принципов аутентизма. А вы, наоборот, известны как сторонник постановок «по архивам» и в следующем сезоне собираетесь ставить приближенную к оригиналу «Эсмеральду». Как будете договариваться в этом вопросе?
— Я понимаю точку зрения Григоровича. По-своему он прав, говоря о необходимости модернизации старых балетов применительно к эстетике и вкусам наших дней. Но это лишь одно из возможных направлений. И я не думаю, что надо трогать редакции Юрия Николаевича — они давно завоевали своего зрителя. Есть достаточное количество старинных произведений, за которые никто пока не брался. «Эсмеральда» — лишь одно из них. С этими названиями стоит работать. Что-то можно восстановить по архивам, что-то придумать в соответствующем стиле. Например, был когда-то на сцене Большого театра балет «Катарина, дочь разбойника» — костюмная мелодрама с приключениями. Хореография не сохранилась, ее придется ставить заново, но либретто, декорации и костюмы можно восстановить. И сделать если не аутентичный спектакль, то некий образ старинного балета.
— Труппе ГАБТа часто предъявляют обвинения, что артисты не умеют владеть стилем разных хореографов: что Петипа, что Баланчина, что Ноймайера — всех танцуют одинаково. Как думаете добиваться необходимой разницы?
— Приглашать педагогов из-за рубежа. Показывать спектакли не по одному, а хотя бы небольшими блоками, хотя Большой театр издавна существует по иному принципу, он репертуарный, одновременно держит в афише множество балетных названий. Но очень трудно труппе постоянно перескакивать с названия на название, и репетировать разное одновременно тоже нелегко.
— Каким вы видите будущее балета ГАБТа?
— Искусство танца, слава богу, очень богато. Есть классическое наследие позапрошлого века — русская и европейская классика, золотой фонд советских балетов, есть, наконец, современная хореография. Нам надо держать в поле зрения все направления истории балета. Такова, кстати, репертуарная политика всех крупнейших мировых театров.
— В Парижской опере одно время шла радикальнейшая «Квартира» Матса Эка — с унитазом на сцене и с танцами практически на сиденье. Вы видели этот спектакль? И представляете подобные этому, шокирующие публику опусы у нас?
— На все нужно время. И две театральные площадки. На одной идут проверенные временем вещи. На другой экспериментальные. Я не против нового. Меня, например, совсем не смутила версия Мэттью Борна — его «Лебединое озеро» с лебедями-мужчинами. Это было интересно. Я столько насмотрелся озер, что мне просто стало скучно. А это было ново! Самое главное, чтобы не исчезала классическая первооснова. Все остальное приложится.
— Вы явно не сторонник балетных революций. Предпочитаете плавную эволюцию?
— Да. Нам нужно через многое в мировом балете пройти, чтобы, возможно, в отдельных постановках добежать и до «крутого» авангарда.
— Можно ли сказать, что Большой, приглашая вас, демонстрирует торможение в переменах?
— Не думаю. Я собираюсь продолжить репертуарную политику театра, которую он развивал в последние годы. Я поборник традиций, но против того, чтобы театр превращался в хранилище древностей. Это было бы глупо при всей моей любви к старинным балетам.
