Цивилизация
— Сейчас сами увидите, — гордо сказала моя подруга. Историк по образованию, она заранее составила маршрут прогулки и теперь жаждала поделиться красотами с обитателями Лиссабона. — Нам налево.
Мы послушно повернули — и уткнулись в решетку. С той стороны Воскресенских ворот прогуливался человек в форме.
— Ничем не могу помочь, — сообщил он, прежде чем я открыла рот.
— Это понятно, а как на площадь-то попасть? — спросил кто-то по мою сторону решетки.
— Никак.
— А со стороны Васильевского спуска? Мои друзья вечером улетают в Австралию, у них не будет другой возможности!
— Ничем не могу помочь.
Австралийцы, испанцы, пара итальянцев и мои португальцы не поняли, что происходит. Как может быть «закрыта» площадь? Что случилось? Ремонт? Война?
— Нормально все, — угрюмо сказал друг австралийцев. — Просто туда сегодня нельзя.
— Но вы можете поснимать отсюда, — щедро предложил человек в форме.
Иностранцы просунули руки сквозь отверстия решетки и послушно защелкали фотоаппаратами.
— Как красиво, — галдели они, — и как жаль, что нельзя подойти поближе.
— Какой стыд, — пробормотал друг австралийцев.
— Ничем не могу помочь, — эхом отозвался человек в форме.
Ворота Александровского сада охраняли два стража.
— Прохода нет, — сказал один.
— Запрещено, — добавил второй.
Португальцы начали подозревать неладное.
— Это потому, что мы иностранцы? — спросили они шепотом.
— Нет. Запрещено всем.
— Ой, ну что сразу «запрещено», — возмутился страж. — Обойдите поверху и идите спокойно в ваш Кремль.
Был бы он мой, вас бы тут не стояло, подумала я.
У входа в Кутафью башню нас встретили еще двое. Проверили билеты и мрачно потребовали:
— По головам пересчитайте своих туристов. И следите, чтоб они тут не потерялись и не поперлись куда не следует.
— Они выглядят как малые дети? — разозлилась я.
Сказать по правде, именно так они и выглядели, мои растерянные португальские музыканты. Как дети, которых ежеминутно одергивает раздраженная собственной неустроенностью детсадовская воспиталка.
Через турникеты в Кутафьей башне нужно проходить по одному.
— Вы, девушка, чего тут стоите? Проходите дальше, не создавайте.
— Я не создаю. Я жду своих гостей.
— Свои гости у вас дома, а это Кремль. Так, товарищ, сумочку открываем. Что это тут у нас?
Семидесятилетний Филипе испуганно вытряхнул из сумки ключи, кошелек, еще какие-то мелочи. Напоследок достал две фигурки — святого Антония и Фатимской богоматери.
— Что это? — охранник ткнул пальцем в статуэтки.
— Это его святыни, подарок матери, он не расстается с ними уже сорок лет.
— А почему железные?
И вот тут я сломалась. Нет во мне железной стойкости святого Антония. Много лет я рассказывала своим португальским друзьям о русском гостеприимстве, о широкой и хлебосольной русской душе, о том, как мы умеем принимать гостей. Да нас просто не знают в мире, распиналась я, вы приезжайте, вы увидите! Ну вот приехали. Увидели.
— Пожалуйста, — униженно заканючила я, — пропустите нас. У них всего час времени до репетиции, они так мечтали увидеть Кремль…
Каменное лицо вооруженного охранника дрогнуло, но он быстро взял себя в руки.
— Проходите. Под вашу ответственность.
По Соборной площади мы шли уже строем. За линии не заступали, на полицейские свистки реагировали оперативно, фотографии делали организованно.
В Успенском соборе у нас проверили билеты, пересчитали португальцев по головам и предупредили:
— Рассказывать нельзя.
— Что??
— Если хотите, чтобы им рассказали о соборе, заказывайте экскурсию.
— А если я сама историк? — растерялась подруга.
— Это все равно. Рассказывать нельзя. Пусть читают буклет.
— Хорошо, будьте добры, на португальском.
— Ну если они не знают английского, есть на итальянском. Как-нибудь разберутся. Но рассказывать вы им ничего не можете.
Конечно, они были в восторге — от древних иконописных ликов в Успенском соборе, от колокольни Ивана Великого, от Грановитой палаты, чей «бриллиантовый» руст на фасаде напомнил им лиссабонскую Casa dos Bicos. Конечно, мы лопались от гордости: у нас есть то, чего нет больше ни у кого в мире.
— Какие лица, — благоговейно прошептал гитарист Сандру, самый бесшабашный из всей нашей музыкальной компании. Он простоял у иконостаса минут десять, не двигаясь и не пытаясь сделать контрабандный снимок. Просто смотрел и молчал.
А когда мы вышли из Кремля, он сказал:
— Я, кажется, понял, почему вы так редко улыбаетесь. Трудно быть счастливыми, когда вокруг столько «нельзя» и «запрещено».
Я хотела сказать, что он ошибается. Что не так уж много у нас запретов и не стоит по одному дню и режимному объекту судить обо всей нашей жизни…
— Стоять! Я кому сказала: стоять! — на всю Манежную площадь заорала молодая женщина. — Туда нельзя! Я тебе запрещаю!
Маленький ребенок в ярком комбинезоне испуганно оглянулся и поковылял к скамейке, откуда неслись материнские крики.
И я не стала ничего говорить.
