«Русский пристав»

Проведя почти полную неделю на чужбине, я поставил на себе эксперимент, безжалостный и прекрасный: никаких СМИ. Ни газет, ни ТВ-передач — ни наших ни чужих, ни даже сети: совершенно равнодушно проходил я мимо встреченных по пути интернет-кафе. Про родину я знал лишь то, что на ней мороз: с некоторой натяжкой можно и телефон считать СМИ, а информацию о погоде новостью.

Было ли мне одиноко без информации? Чувствовал ли я себя обделенным? Ожидал ли я судьбоносной информации из отечества? Тянуло ли меня влиться обратно в ряды потребителей русской нехитрой пропаганды? Угадайте с трех раз. (По некотором размышлении я понял, что сказал не всю правду, и решил в этом честно признаться… На самом деле мне не хватало тонкой красавицы-татарки, забыл фамилию; она ведет новости на каком-то метровом канале, всякий раз я на нее засматриваюсь, выключая звук: мне дико нравятся ее губы и как она ими шевелит. Еще я скучал по Жене Ревенко: он очень красиво изображает озабоченность, рассказывая как бы с волнением о какой-нибудь новой заботе партии, которая, конечно же, никого не может волновать. Тут я звук не выключаю, жадно слежу за интонациями и придыханием. Как поклонник театра. Также я, честно говоря, увлекаюсь Марианной Максимовской, которая режет правду-матку скорей всего напоследок, видать, ее скоро попросят с канала Рен-ТВ, как, например, Ольгу Романову с ее роскошным чувством юмора ровно оттуда же).

В итоге я попал в совершенно для себя новую информационную среду. Вместо суеты, вместо мелочей, которые нам выдают коллеги, – покой и свободный ход мыслей и ощущений.
И вот мне самому было интересно: каким будет у меня образ родины, каким увидится мне ее лицо? Может, это будут березки? Или… тут я запнулся. Ну не хмурые же лица пограничников и пограничниц, которые удавятся, но не улыбнутся тебе никогда. Даже «здрасьте» не скажут. Наверно, это оттого, что они хохлов не любят.

И вот какую память о родине увез я с собой в дальние края, вот какая дума мне думалась и терзала меня: поселок «Речник». Стоял, стоял он себе 50 лет – и вот в самые морозы начали его сносить. Выкидывая людей. На улицу. Без вселения куда-то или компенсаций. Вот, значит, какая жизнь, и вот он какой, русский порядок. Справедливости ради надо сказать, что Россия никогда не была уютной и даже задачи такой перед собой не ставила. И гимн у нас был про «до основанья, а затем». Как мудро заметил поэт Орлуша, у нас вся страна – природоохранная зона, так что власть должна снести все населенные пункты, кроме тех, которые находятся в зоне экологических катастроф и местах, непригодных для проживания. Еще были анекдоты про то, как Лужков просит Медведева показать ему документы на Кремль, который построен в водоохранной зоне. И по документам оказывается, что Кремль деревянный, словно дачный домик. Кто-то мне рассказал, что в СМИ говорилось: среди жителей сносимого поселка 84 ветерана войны. И одна бывшая узница концлагеря, уточняю: фашистского, а не какого-нибудь еще. Это уже не анекдот. Это печально. В общем, испытал я неподдельную печаль. Моя озабоченность была даже сильней, чем у Жени Ревенко.

И вот я в этой своей поездке зашел в советское посольство. То есть по документам оно российское. Но в зале приемов, или чего там, остался со старых времен здоровенный витраж с Лениным. Да, подумал я, вот вам и «Речник». Как же его, в самом деле, не снести. Надо будет зайти в немецкое посольство: может, у них там витражик сохранился с Гитлером — отчего нет, они ж не дурней нас, наверно.

Ну не то чтобы я сильно переживал. Или там паниковал. Нет, просто принял к сведению. И стал себя настраивать на другую жизнь. В не своей стране. Не своей не в том смысле, чтоб я надумал куда эмигрировать, а в том, что Россия стала еще больше как бы не очень моей. По ощущениям. Вот классик писал: «Я с теми, кто вышел строить и месть». А я не с теми, кто сносит «Речник». Я на такое не подписывался, друзья. Вы — с вашим Лениным, который на витражах посольств и на улицах русских городов, с вашим «Интернационалом» — чужие мне люди. Страшно чужие. Я знать вас не желаю. И вот эти бульдозеры, которые едут в Крылатское, – они где-то на уровне вражеских танков. Приставы рассказывают про документы, которые на их стороне. Так я думаю, что у фашистов в 41-м тоже были замечательные документы. Что-нибудь по поводу борьбы с международным терроризмом – это я про Ленина — Сталина с мировой революцией и Коминтерном.

Но суть событий от этого не меняется.

И вот я прилетел домой. Включил в понедельник ТВ — там красавец-пристав, большой их начальник, в белоснежной рубашке (типа они в белых одеждах) рассказывал о своей правоте, причем голову он держал очень высоко. Он ее просто задрал, настолько он был вроде как прав.

--О-о-о… — сказал я себе. И с тоской посмотрел в будущее. К примеру, будет какой разрушительный ураган в южных морях, так его можно назвать, допустим, «Русский пристав».

Но!
В четверг включаю ТВ – а там про то, что четыре дома в «Речнике» снесены незаконно! Так что же, все-таки не весь мир до основанья? Что-то останется? Можно надеяться?..