Цивилизация
Возможно, когда-нибудь я обоснуюсь здесь всерьез и надолго. А пока оказываюсь в этом месте нечасто. Три, ну, может быть, четыре раза в год. Добраться туда достаточно просто: от метро «Шаболовская» доехать пару остановок до кинотеатра «Алмаз», потом немного подняться вверх вдоль красной кирпичной стены, свернуть направо, дойти до ворот — и мы у цели. О чем возвещает медная доска, на которой выбито самое короткое из когда либо читанных мной стихотворений. Вот эти два чеканных слова, образующих две не менее чеканных строки. Завидуйте, минималисты!
Территория
Крематория.
Созвучия ли эти тому причиной, оторванность ли от городской толчеи, но факт остается фактом: стоит телесной моей оболочке оказаться тут, как душа неизменно настраивается на поэтический лад. Хотя здоровый цинизм нет-нет да и толкнет под локоть. Попробуй, удержись, когда в пятидесяти примерно шагах от входа утыкаешься взглядом в выполненный фотоспособом на черной доске портрет старинного знакомца. Когда в середине шестидесятых, за двадцать с лишним лет до строительства Останкинской колокольни, я пришел на Московский телецентр, этот человек был моим начальником. За что он мог так истово возненавидеть и столь изощренно изводить восемнадцатилетнего шалопая — никто ни тогда, ни потом объяснить мне так и не сумел. Но факт остается фактом: крови из меня он попил немало. Однако на пользу ему это, как показало дальнейшее, не пошло. Ну да, как говорится, Бог, или в его случае Б-г, с ним.
Между прочим, упомянутый в начале кинотеатр дал повод студийным остроумцам присвоить комплексу, объединившему в себе идеи как культурного, так и вечного отдыха, имя знаменитого вайдовского шедевра — «Пепел и алмаз».
Прямо по курсу мрачное (а что тут особо-то веселиться?) здание, частично облагороженное аллегорическим барельефом работы Эрнста Неизвестного. Смысл аллегории в том, что человек умер, а жизнь, типа, все равно продолжается. При случае, кстати, надо будет проверить.
Однако продолжим экскурсию. Если обогнуть здание справа, то в ближайшей секции среди множества небольших, если не ошибаюсь, 40х40 см, досок можно обнаружить одну с именами моих матери и бабки — бабиньки, как я называл ее в детстве. Мамино имя появилось там пятнадцать лет назад. Урну с ее прахом я получал в Николо-Архангельском, поскольку здешний горячий цех к тому времени уже давно не функционировал. Это были годы расцвета передачи «Итого» на не кастрированном еще НТВ. Отстояв положенную очередь, я просунулся в окошко. Дама, выдававшая скорбный груз, немедленно меня опознала. «Надо же, правдоруб! — не поверила она своему счастью. — Что же вы сразу-то не сказали?!» Что именно я должен был ей в этот момент сказать — по сей день остается для меня загадкой.
Отец со второй бабкой чуть подальше в такой же нише. Снег, дождь и ветер делают свое серое дело, поэтому надписи на плитах раз в несколько лет приходится подновлять. Так и живем…
Любителям мистики и готических романов поживиться в этих краях особо нечем. Случайно переночевав тут на скамейке, новых седых волос поутру не обнаружишь. Ни тебе мрачных склепов, ни покосившихся крестов, ни скорбных ангелов — никакой, короче, эдгарповщины. Все просто, строго, деловито, чтоб не сказать казенно. Под стать этому и собственное старое стихотворение, которым, думаю, уместно будет закончить:
Конечно, это горько, но бессмертье мне не суждено: оно великим лишь награда. Нет, не воздвигнут мавзолей во славу памяти моей, да мне, признаться, и не надо. И двое строгих часовых, от холода едва живых, но неподвижных, словно камень, не будут около меня, судьбу курсантскую кляня, стоять с примкнутыми штыками. Мне предстоит иной покой, я знаю, кажется, какой: простая гипсовая урна да ниша в каменной стене. Пусть непрестижно будет мне, но в остальном вполне недурно.
