Тут нам подбрасывают

Судя по всему, власти довольны результатами милицейской реформы, а потому решили двигаться в сторону прогресса в этой сфере дальше и не мешкая. Сначала в видеоблоге президента, а потом и в обращении к нему же (ну просто так мысли совпали, очевидно, ничего подстроенного) некоего тверского милицейского начальника институт понятых был назван «рудиментом». А с рудиментами у нас, понятное дело, что делают? Правильно, реформируют по самое не могу. Велено и с этим рудиментом не тянуть и закончить осмысление, как и по какое место отрезать, уже к 1 декабря. Чтобы, наверное, послевыборный восторг заглушил занудные голоса скептиков, коих по поводу готовящейся новеллы оказалось немало даже в самом президентском видеоблоге.

И впрямь, вот уж где обнаружился рудимент из рудиментов. Впервые упоминание о понятых в отечественном праве появилось в Соборном уложении Алексея Михайловича 1649 года. Тогда еще не было ни милиции, ни НКВД, временем — ни летним, ни зимним — наши правители повелевать еще не научились, инквизиция не успела обрести парламентские формы, а уголовный процесс не был отделен от гражданского. Но фальсификация доказательств была уже тогда, и потому Уложение говорит, что проигравшая сторона может «соблазниться подправить руку правосудия» путем такой фальсификации, а для противодействия тому нужны некие «стороннии люди добрые, кому можно верити». Наиболее четкое определение понятых как незаинтересованных лиц дал потом Устав уголовного производства 1864 года. Видимо, это и был период расцвета российской судебной системы. Хотя, наверное, и тогда улики обвиняемым тоже подбрасывали, если этого очень хотелось следствию.

Нынешнее определение понятых считается многими, особенно следственными и прокурорскими работниками, ущербным, а сам институт признается в своем российском уникальном обличии (такой институт действительно не получил развития практически нигде больше в мире), мягко говоря, неэффективным. Помимо несовершеннолетних понятыми не могут быть участники уголовного производства, а также их родственники. Однако на ранней стадии следствия подчас непросто установить, кто потом пойдет по делу обвиняемым, а кто свидетелем или понятым. Также не могут быть понятыми сами участники оперативно-разыскной деятельности, однако, к примеру, может быть хоть триста раз понятой уборщица в милицейском участке. Понятыми — на практике — сплошь и рядом призываются одни и те же прикормленные органами или зависимые от них люди. Но даже и в тех случаях, когда действительно привлекаются формально не заинтересованные лица, они зачастую в силу своего низкого умственного развития не могут ничего ни перепроверить, ни толком удостоверить, а тупо ставят подпись, где укажут милиционеры. Понятыми наши граждане работают «на, отстань от меня». Впрочем, на этом великом принципе у нас построено вообще все так называемое «гражданское общество». К примеру, никто никогда не вспомнит, чтобы понятые делали замечания по ходу следственных действий, а ведь они такое право имеют. Часто милиционеры и следователи просто и сами ставят за понятых подписи и данные тех людей, которые им давно известны и с ними знакомы по такой фальсификационной деятельности.

Наибольшее развитие этот институт у нас в стране получил, наверное, в 50–60- е годы ХХ века, когда «людей с улицы» на волне пропагандируемого тогда отхода от ежовско-бериевской практики дознания привлекали чуть ли не на всех этапах следственных действий. Но он, разумеется, не стал и не мог стать адекватной заменой действенному институту независимой адвокатуры.

Сегодня это опошленный, испоганенный и в российской практике во многом лживый институт, чего и говорить. Изничтожить на корню сей рудимент – и вся недолга. Наши же власти любят выборочно ссылаться на иноземный опыт. Мол, у них понятых нету, ну и у нас пусть не будет. Тогда как в других случаях они же любят ссылаться на наш же опыт уникально-положительный, – мол, а вот в таком-то случае (когда им, властям, это выгодно) мы непременно пойдем своим путем, и нечего нам в морду тыкать, что так в мире никто не делает.

Так что теперь, вместо того чтобы реформировать институт, чтобы он мог дать хоть какой-то окорот не в меру разрезвившимся на почве дикого государственного капитализма силовикам, его будут то ли отменять, то ли резко ограничивать. Как несколько раньше решили ограничить прерогативы суда присяжных. И заменять его видеофиксацией и прочими гаджетами типа айпэдов и айфонов. С которыми наши полиционеры и следователи, как известно, на дружеской ноге. Вы ведь верите все в то, что стремительное распространение всяческих средств видеофиксации — что в ГИБДД, что в судах, что в других присутственных местах — привело ну прямо к обвальному сокращению коррупции повсеместно, не так ли?

Кстати, уже сейчас закон предусматривает возможность проведения следственных действий и без понятых – в труднодоступной местности (вопреки широко распространенному заблуждению), при отсутствии средств коммуникаций, когда речь идет об опасности для участников процесса.

Говорят, что для начала понятых сократят для дел «незначительных». Не говорят только о том, как быть с фальсификацией доказательств вины самими следователями, дознавателями и милиционерами. Как быть с подбрасываемыми «уликами»? Как быть с умышленно или неумышленно, а просто потому, что такие вот у нас «следаки», невнятно снятыми кадрами той же видеофиксации? К тому же то, что для одних людей «незначительно», то для других очень даже значительно. И если раньше была хотя бы слабая возможность оспорить в суде грубо сляпанную систему доказательств обвинения, оспаривая противоречивые или заведомо липовые показания понятых, то теперь такой возможности больше не будет.

Борцы с «рудиментом» ссылаются на иностранный опыт, который они в этом случае считают прогрессивным. Но иностранный опыт все же нельзя заимствовать столь выборочно, как это любят делать у нас. Тогда уж надо бы, наконец, позаимствовать у них всю судебную систему целиком, чтобы даже олигархам пристало судиться друг с другом в суде басманном, а не лондонском.

В других странах ведь понятых нет во многом потому, что в судах (если мы имеем в виду, конечно, страны с независимым судом) реально существует состязательность сторон. Следствие и обвинение именно что доказывают вину подсудимого, а судья не пишет приговор под диктовку прокурора слово в слово, как какой-нибудь Данилкин (кстати, помнится, совет по правам человека при президенте обещался осенью представить на суд общественности экспертное заключение по вынесенному некоему Ходорковскому приговору по второму делу; или проблема уже рассосалась в связи с переменами в профессиональной судьбе того человека, при ком сей совет пребывает?).

В отсутствие понятых при независимом судопроизводстве невозможна столь популярная у наших судей формула, как «у суда нет оснований не доверять сотруднику органов», являющаяся эквивалентом доказательства вины обвиняемого. У нас в стране не известно, по сути, ни об одном значительном случае, когда тот или иной сотрудник органов понес уголовное наказание за сознательную фальсификацию улик.

Может, надо и начать хотя бы с того, чтобы хоть что-то поправить, помимо переименования в полицию, в насквозь коррумпированной правоохранительной системе, вместо того чтобы убирать «рудиментарный» институт, который, при всей своей нынешней неэффективности, все же довольно часто неприглядно свидетельствует о том, как именно у нас ведется следствие, строится обвинение и как именно вершится суд. Тут мы от Уложения Алексея Михайловича относительно недалеко пока ушли.