Хороших книг выходит немало, но редко появляются такие, которые открывают нам глаза на то, чего мы раньше просто не замечали. Одна такая вышла в прошлом году в издательстве НЛО, это «Неудобное прошлое» Николая Эппле.
Недавнее прошлое у нашей страны и в самом деле очень неудобное: XX век начался с революций, а закончился «проклятыми девяностыми». В официальной пропаганде от целого века осталось, по сути, два события, два великих триумфа: Победа над нацизмом и покорение космоса. А все остальное… ну да, что-то там такое было, и плохо, что было, давайте об этом не будем вспоминать. Зато Победа! Зато космос!
И лучше не думать о том, что один прадедушка был расстрелян, а другой – подписывал расстрельные списки. Что одну прабабушку выгнали из родительского дома раздетой на мороз, а другая по спецордеру в спецраспределителе получала реквизированную у «врагов народа» мебель. Дело прошлое, пора бы забыть. Ан нет, не забывается почему-то.
Так вот, неудобное прошлое было не только у нас. Перед подобными вопросами вставали многие страны и народы, каждый решал их по-своему, Эппле приводит примеры и делает некоторые обобщения и предложения. Он рассматривает пример шести стран, среди них ожидаемо Германия и Япония, которые вынуждены были подводить итоги Второй мировой и оценивать политические режимы, развязавшие эту войну, а заодно и меру ответственности простых граждан. Обе эти страны были по итогам войны оккупированы и лишены всякой самостоятельности – всем памятны кадры кинохроники, в которой солдаты союзников отводят всех жителей мирного немецкого городка в концлагерь по соседству или в кинотеатр, смотреть фильм о таком концлагере.
Но... чуда не произошло. Настоящее переосмысление, глубинная работа с памятью началась в Германии, по сути, в конце 60-х, когда на сцену вышло поколение, опоздавшее не только на фронт, но даже в Гитлерюгенд. А в Японии, отмечает Эппле, этот процесс лишь начинается в последние пару десятилетий. Например, много споров вызвал в стране мультфильм «Ветер крепчает», который с симпатией рассказывает об авиаконструкторе Дзиро Хорикоси. Хрупкий юноша, с детства мечтавший о небе, но неспособный стать пилотом по слабости здоровья, создает… «Зеро», самый знаменитый на Тихом океане истребитель и главное оружие агрессора. Няшная анимешечка! И вот – спор о том, можно ли такое снимать.
Но Германия и Япония – все же особые случаи, связанные с военным поражением, международными трибуналами и с тем, что основными жертвами немцев и японцев были все же представители других национальностей. Актуальней для нас четыре других примера: Аргентина, Испания, ЮАР и Польша. В каждой из этих стран существовали в XX веке диктатуры, в каждой были массовые репрессии, в каждой в итоге восторжествовала демократия, и граждане каждой из них вынуждены были объяснять своим детям, как же это так получилось и кто теперь виноват… или не виноват?
Ключевым здесь становится различение вины и ответственности, непонятное и странное для многих. Что, диктатура была плохой? Ну, не спорим. Но вы хотите сказать, что в ее преступлениях виноваты наши дедушки-бабушки, которые честно трудились, воевали, растили детей? Да ни за что! Время было такое. Нельзя было иначе. Мы гордимся ими, гордимся, а кто не согласен – тот враг народа! Ну, или теперь это называется «иностранный агент», а скоро будет еще и «незаконный просветитель»…
Да, это типичная первая реакция на выпавший из шкафа скелет, на неудобное прошлое. И она может поддерживаться многочисленными примерами того, как именно наша страна на протяжении веков подвергалась постоянным нападениям со стороны соседей (именно так описывается национальная история в Польше). Мы – страдальцы и герои, мы праведники… в чем же мы можем быть виноваты как народ?
Ответственность – она не про вину, она про другое. Шкаф наш, скелет тоже наш. Что-то надо с ним делать, и за это отвечаем мы. А что делать-то?
Ответы предлагались разные. В ЮАР, к примеру, он звучал так: прощение в ответ на правду. Те, кто творил насилие во имя апартеида (о, как много рассказывали нам о его ужасах во время моего пионерского детства, умалчивая о Колыме!), должны были публично и подробно об этом рассказать. Если рассказ был правдив и если оказывалось, что их действия определялись не личным садизмом, а политикой государства, пусть жестокой и незаконной, – они получали официальное прощение. Да, в ЮАР это не привело к немедленному процветанию, напротив, за отменой апартеида последовал всплеск насилия, падение уровня жизни, массовый исход белых африканцев – но наивно было бы думать, что страшное прошлое не оставляет шрамов или что они не будут болеть. Но для этих шрамов было найдено хоть какое-то лекарство, из спирали насилия был предложен выход. Многие воспользовались им.
В Испании, казалось бы, примирение было достигнуто еще при диктатуре, когда при Франко в Долине Павших вместе захоронили тела участников гражданской войны с обеих сторон. Ну, а когда умер сам диктатор – его похоронили там же. Но только это «примирение» само было формой диктата, подтверждавшей версию победителей, их окончательный триумф над живыми и мертвыми – и вот в позапрошлом году (!) Франко перезахоронили. Споры о его роли в истории страны продолжаются и по сей день, но это именно диалог, трудный и необходимый – а не победные реляции одной и только одной стороны.
А в аргентинском опыте меня поразило больше всего то, что работа с трудным прошлым была начата простыми женщинами, которые еще во время диктатуры выходили на главную столичную площадь с портретами своих близких, пропавших без вести (и, как оказалось впоследствии, убитых хунтой). Они не требовали многого, они лишь хранили память о своих любимых, ведь невозможно забыть мужа, сына или дочь, сестру или брата – и значит, целому народу невозможно вычеркнуть из себя тех, кто оказался неугоден его правителям. И со временем неизбежными стали судебные процессы над теми, кто похищал и убивал людей.
«Зачем же ворошить прошлое?» – спрашивали иные люди в каждом из этих случаев. Ну, проехали, вроде жизнь налаживается, и без этих неудобных воспоминаний она будет лучше, комфортней, успешней.
Ан нет, не будет. Безнаказанность зла провоцирует его повторение. Дети, внуки и правнуки палачей и их жертв видят: выгодней быть палачом, за это потом палачам ничего не бывает. Они, в конце концов, выживают, дают потомство, передают ему свое наследство. А жертвы что? Лагерная пыль, плюнуть и растереть. Не запомним, не простим.
А лучше – простить, но запомнить. Сделать выводы, выучить уроки. Не повторять!
Поэтому я уверен, что настоящая работа с исторической памятью у нашей страны еще впереди, что без этой работы мы, увы, будем заходить на новые и новые круги насилия. Но никакая это не особенность «этой страны», как презрительно называют Россию те, кто ее не любит. Такое бывало со многими, думаю – со всеми странами мира, кроме, может быть, счастливого какого-нибудь островного государства посреди океана, которое возникло полвека назад и ни с кем еще не успело поссориться. Свои скелеты в шкафу есть, повторюсь, у всех. Каждый работает с ними по-своему, но только эта работа позволяет двигаться вперед и строить будущее, а не бесконечно повторять мифическое прошлое.
Когда тебе причитается наследство, у тебя всегда есть выбор: принять или оказаться. Можешь отказаться, ничего не брать из того, что скопили твои предки. Но если принимаешь, то все целиком: не только имущество и деньги, но и обременения, обязательства, кредиты. Нельзя взять квартиру и отбросить счета по ипотеке и коммуналке, нельзя взять фамильные ценности, но отказаться от выплаты долга. Только все целиком: взять или оставить.
Вот и с историческим наследием – то же самое.