Цивилизация
27 декабря 1938 года, не дожив недели до собственного 48-летия, в пересыльном пункте Дальстроя на территории современного Владивостока скончался Осип Мандельштам. Смерть настигла поэта в лагерной больнице, куда он был госпитализирован накануне из 11-го барака. Причиной его ухода явился паралич сердца — так записано в официальном акте о смерти. Однако некоторыми официальная версия последних дней Мандельштама традиционно ставится под сомнение. Имеются воспоминания очевидцев, которые якобы видели его позже.
Поэт прибыл на пересылку этапом из Москвы 12 октября, а 26 декабря был положен в стационар, также сказано в документе. Там же имеется приписка: «ввиду ясности смерти труп вскрытию не подвергался». На момент своей кончины Мандельштам только начал отбывать пятилетний срок за контрреволюционную деятельность по печально знаменитой 58-й статье, пункт 10:
пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти.
Свидетельство о смерти Мандельштама получил в июне 1940 года его брат Александр. Ему же в конце осени 1938-го поэт отправил свое последнее письмо, в котором сообщил о плохом состоянии здоровья, крайнем истощении и замерзании без теплых вещей.
Осип Мандельштам после ареста в 1938 году. Фотография НКВД из личного дела
Wikimedia CommonsКак стало известно много позднее, тело Мандельштама пролежало до весны непогребенным — оно было сброшено в кучу вместе с другими трупами. Только месяцы спустя покойников похоронили в братской могиле на месте крепостного рва. По другим данным, — сожгли.
Крупные неприятности в жизни Мандельштама начались еще в ноябре 1933 года, когда он достаточно опрометчиво зачитал полутора десяткам знакомых свое новое стихотворение, которое начиналось словами «Мы живем, под собою не чуя страны».
Произведение выставляло в крайне неприглядном свете генерального секретаря ЦК ВКП (б) Иосифа Сталина, нареченного в эпиграмме «кремлевским горцем».
«Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища
И сияют его голенища», — следовало из текста.
В стихотворении акцентировалось внимание на этническом происхождении и преступной юности вождя. Кроме того, присутствовал непрозрачный намек на жесткие методы по отношению к неугодным:
«Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз».
Будучи неглупым человеком, после вынесения стихотворения «в массы» Мандельштам не должен был питать иллюзий насчет своего будущего. В условиях развитой в 1930-е годы системы доносительства содержание эпиграммы не могло не попасть туда, куда «надо». К этому времени Сталин не только руководил партией большевиков, но и фактически возглавлял государственную власть, пусть и не имея официальной должности, а культ его личности стремительно рос. При этом сам Сталин вполне мог быть не знаком с творчеством своего критика и мог не ставить цель отомстить «зарвавшемуся поэту». Для выявления и наказания таких, как Мандельштам, существовали специальные органы, занимавшиеся борьбой с инакомыслящими. В СССР более позднего периода подобную работу вело знаменитое 5-е управление КГБ.
Коллега Мандельштама, объект травли уже в 1950-х Борис Пастернак присутствовал на первом чтении «Мы живем...» и сравнил поступок друга с самоубийством.
Через одного из слушателей стихотворение утекло наверх. Вскоре Мандельштамом заинтересовались в ОГПУ.
Относительно легкие последствия (если так можно назвать принудительную ссылку) поэту обеспечивало поначалу личное заступничество высокопоставленного партийного функционера Николая Бухарина, который симпатизировал творческой интеллигенции и, как считается, лично Мандельштаму.
Перспективы поэта значительно ухудшились с падением и последовавшей казнью революционера-академика.
В 1938 году, после возвращения Мандельштама из ссылки в московский регион, секретарь Союза писателей СССР Владимир Ставский направил председателю НКВД Николаю Ежову предложение «решить наконец вопрос о Мандельштаме», одновременно охарактеризовав его стихи как «похабные и клеветнические». Чекисты отреагировали оперативно: совсем скоро последовал второй арест.
Спасти Мандельштама от лагерей больше было некому. Вполне вероятно, прицепом ему «припомнили» родство с Леонидом Канегиссером, который в 1918 году застрелил председателя ЧК Петрограда Моисея Урицкого.
Звучит парадоксально, но Мандельштам, сам того едва ли желая, умудрился стать врагом сразу для трех политических режимов, царивших при его жизни на территории России. Еще в 1912 году Особый отдел департамента полиции империи отрабатывало «некоего еврея Мандельштама», адрес которого был обнаружен при одном из обысков у большевика-экспроприатора Константина Мячина и его подруги Веры Дилевской. Однако неприятностей у начинающего творца тогда не возникло — его просто не нашли, информация оказалась крайне скудной.
После Октябрьской революции Мандельштам поступил на службу в Народный комиссариат просвещения. Одна из командировок занесла его в Крым, где властвовали белогвардейцы. 4 августа 1920 года поэта арестовали в Феодосии и отправили в тюрьму. Соответствующее постановление выписал полковник Астафьев из Особого отдела штаба главнокомандующего Русской армии Петра Врангеля.
«На задержанного упадает основательное подозрение в принадлежности его к партии коммунистов-большевиков и в участии в деятельности ЧК», — отмечалось в документе.
Впрочем, уже 12 августа Мандельштама выпустили ввиду неподтверждения подозрений, и он спешно уплыл в Батуми, где сразу по прибытии был арестован береговой охраной и переправлен в Особый отряд. Вызволять Мандельштама пришлось грузинским поэтам Николозу Мицишвили и Тициану Табидзе, которые обратились за помощью к генерал-губернатору Батумской области Бении Чхиквишвили.
«От красных я бежал в Крым. В Крыму меня арестовали белые, будто я большевик. Из Крыма пустился в Грузию, а здесь меня приняли за белого. Какой же я белый? Что мне делать? Теперь я сам не понимаю, кто я — белый, красный или какого еще цвета. А я вовсе никакого цвета. Я — поэт, пишу стихи и больше всяких цветов теперь меня занимают Тибулл, Катулл и римский декаданс», — в отчаянии рассказывал Мандельштам своим спасителям.
Добивали поэта уже после смерти. На долгие десятилетия его творчество оказалось под строгим запретом в СССР. И все же он был реабилитирован посмертно: в 1956-м — по делу 1938 года, а в 1987-м — по делу 1934-го.