Цивилизация
— Виктория Самойловна, как известно, хороший писатель всегда выражает свое время. Поэтому спрошу сразу — вам что-нибудь нравится сейчас?
— Ну, понимаете ли, я жила в Советском Союзе очень долго. Это было совсем другое время, гораздо меньше возможностей. Сейчас я езжу отдыхать в Италию, в Израиль, ничего не составляет поехать в Турцию, в Грецию. А раньше же только Крым и Сочи. Это же свобода передвижения, великое дело. Можно увидеть большой мир.
А раньше за границу выпускали с таким трудом, с таким скрипом, через какие-то там эти… Какие-то комиссии сидели, тупые, идиотские. Спрашивали, читала ли ты «Капитал» Маркса. Кому он нужен, Господи? В этой системе было очень много тормоза. Но было и хорошее, очень даже хорошее.
— Например, что?
— Государственная поддержка. Например, когда я написала первый рассказ, задрипанный, меня схватили, как собака мячик, и туда, и сюда, и на семинары, и на фестивали. И прямо таскались со мной. А сейчас… Пиши, не пиши — никому ты не нужен.
— У вас всегда была своя, очень верная аудитория. Вы знаете, кто вас читает сегодня, что это за люди?
— Когда я прихожу на вечера встречи, то там сидят очень разные поколения. И ровесники, и среднее поколение, и даже молодежь, бывает, забежит. Все читают. Я хорошо пишу. Вы знаете, а хорошо пишет мало кто.
— Да, это правда. А сами вы кого читать любите?
— Довлатова, Чехова. Сейчас очень интересно работает Прилепин. Он такой брутальный, лысый. Но пишет хорошо. И, по-моему, еще и такой агрессивный. Драться умеет, он об этом пишет. Когда читаешь его драки, страшно становится. Как будто при тебе убивают. Но это сильный писатель. Очень хороший писатель Эдуард Лимонов. Несмотря на то, что личность отвратительная. Из женщин я люблю практически всех наших талантливых писательниц. Толстую, Улицкую, раннюю Рубину.
— Вы пишете сейчас какие-то новые истории?
— Заканчиваю как раз новую книгу, она будет называться «Мои мужчины».
— Всю правду там расскажете?
— Нет, не всю. Никакой эротики. Только те мужчины, которые участвовали в становлении моей личности. Понимаете, это очень важно: вот вы карабкаетесь из ямы — и вам дают руку.
Если вы за эту руку не зацепитесь — свалитесь на дно, а так вы вылезете на свет. На цветущий луг.
— Мы все привыкли к булгаковской формуле «никогда ничего не просите». Что, по-вашему, нужно сделать женщине, чтобы эту руку ей протянули?
— А надо чего-то очень хотеть. Вот я хотела быть писателем — и стала. Вот и все.
— Про каких мужчин вы написали?
— Там Михалков, Войнович, Данелия и Горбачев.
— Расскажите про Горбачева.
— Михаил Сергеевич сделал «перестройку». Я попала на Франкфуртскую ярмарку, и там меня «купило» швейцарское издательство за огромные деньги. Я получила деньги — и построила себе дом на земле. Это же счастье. А если бы я не попала на ярмарку, то эти огромные деньги взяли бы себе чиновники из ВААП — это агентство по авторским правам. Они бы себе их взяли и раздербанили.
А мне бы достались три копейки, на которые я могла бы купить себе босоножки, и все.
Деньги — это свобода. Без них человек сидит на одном месте. Деньги — это здоровье, это впечатления, это достоинство. Деньги — очень хорошая вещь.
— Как вы думаете, сегодня человек может иметь, например, работу и вот то, что раньше называлось «хобби для души»? Или если он что-то любит делать, то должен сразу научиться это продавать?
— Способности к бизнесу — тоже талант, это не каждый может. У меня нет его абсолютно. Я продаю свои книги, потому что я их пишу. А если бы у меня их не было, я бы до сих пор преподавала фортепиано, и это караул.
— В недавнем сборнике рассказов «Муля, кого ты привез» вы пишете, что семья — это две половинки, только одна — половина яблока, а вторая — огурца. Правда так думаете или это художественный образ?
— Да по-разному бывает: бывают семьи, которые две половины яблока, а есть и так, когда половина огурца.
— Нужно ли ждать вот эту половину своего сорта или лучше довольствоваться тем, что есть?
— Довольствоваться тем, что есть, и ждать.
— Есть ли какой-то способ понять, что это такая главная любовь — вот такая, про которую вы всегда пишете?
— Ну вот у вас еще ее не было?
— Не знаю. Думаю, нет.
— Вот я тоже не знаю. Но вообще, знаете, любовь проходит. Она стоит, стоит, а потом проходит. Становится неинтересно.
— В ваших сюжетах часто мелькает мотив какого-то несовпадения: люди встречают друг друга не вовремя — слишком рано, слишком поздно, — и ускользает что-то важное.
— Существует просто возраст любви, даже кино такое было.
— И какой это возраст?
— У каждого разный. Я прочитала где-то, что какая-то графиня в Париже вышла замуж в 86 лет. Есть такие вечные женщины, у них это не кончается вообще никогда.
— Осуждаете?
— Завидую.
— А вот некоторым своим героиням вы как автор говорите, что все, дорогая, тебе поздновато.
— Никогда ничего не поздновато. Вот у меня сейчас нет романов только потому, что я стесняюсь проявлять какую-то инициативу. Мне кажется, что женщины в третьем возрасте перестают быть красивыми и уже как-то должны тихо сидеть.
А если бы не было этого… Скажем, на Кубе — там абсолютно нет вот таких возрастных ограничений.
— То есть вы хорошо относитесь к женской инициативе?
— Плохо. Я знаю таких женщин с инициативой, и, когда они ее проявляют, это выглядит отвратительно. И очень часто те, кто проявляет инициативу, не добиваются успеха. Хотя по-разному бывает. Например, жена Коненкова — скульптор был такой, Коненков, — проявила инициативу по отношению к Альберту Эйнштейну, и он ее полюбил больше жизни.
— Лучше быть такой тургеневской девушкой? Или, скорее, прикидываться ею.
— Не знаю их совсем, я не люблю Тургенева. Читать его не могу, скучища собачья.
— Что вы больше всего цените в человеческих отношениях, в дружбе?
— Верность.
— А в любви?
— А в любви — детей.
