Цивилизация
— Евгений Викторович, в архитектурной школе МАРШ, которую вы возглавляете, в этом году первый выпуск. В 2012 году, когда школа открывалась, вы говорили о том, что хотите сделать из абитуриентов думающих архитекторов. Удалось?
— Воспитание думающих и чувствительных архитекторов записано в нашем девизе, в нашей миссии. Получилось ли за два года воспитать чувствительных и думающих архитекторов — очень трудно ответить на этот вопрос определенно. Но мы делали все для того, чтобы воспитать в них чувствительность и способность к архитектурным размышлениям. Мы в школе подробно рассматриваем всю сегодняшнюю культурную, социальную, политическую ситуацию. У нас развернутая программа исследований и рефлексивных практик. За эти два года мальчики и девочки, которые пришли к нам, конечно, сильно выросли. В целом я с оптимизмом смотрю на наших выпускников.
— Кажется, что современные молодые архитекторы вообще как-то по-другому смотрят на архитектуру и на мир, нежели, скажем, архитекторы предыдущего поколения. Есть такие различия?
— Я думаю, что в начале 90-х те, кто сегодня считается маститыми архитекторами, тоже смотрели иначе. Тут есть определенное развитие внутрипрофессиональное, у каждого разное. И кто-то из архитекторов, очень думающих и чувствительных в начале 90-х, легко стал архитектором коммерческим. И уже чувствительность и размышления отошли на второй план, если не на третий. Многие из молодых ребят, которых мы сейчас видим, не ориентированы на быстрый финансовый успех, а заинтересованы в какой-то, может быть, социальной активности или в другого типа реализациях, чем просто зарабатывание денег. Что отрадно, конечно.
— Может, таковы запросы общества? В Москве, например, сейчас много говорят об архитектуре с точки зрения социальной значимости. Возродился архитектурный совет, обсуждаются разные проекты. Городские власти говорят об архитектурных конкурсах как о важном направлении в градостроительной политике…
— Хотелось бы увидеть хоть один из этих громких конкурсов завершенным, наконец, реализованным. И тогда можно будет говорить, в какой мере он был успешен. Пока что они ничем не кончились. Единственный пример — скандальный конкурс на Мариинский театр. Это же позор. Даже странно, что иностранные архитекторы, видя эту катастрофу, еще пытаются что-то здесь делать. Сейчас в работе конкурсы на Зарядье, Центр современного искусства, Политехнический музей. Не буду обсуждать, успешны они с точки зрения архитектурного результата или нет. Потому что конкурс – всегда в некотором смысле лотерея. Это не самый совершенный, но все-таки наиболее приемлемый способ демократического выбора. Но, как любые выборы, конкурс всегда имеет некоторый оттенок случайности.
— Вы поэтому со своими студентами, готовя дипломный проект, выбрали в качестве архитектурных и градостроительных размышлений район Зарядье?
— Это более сложная конфигурация, чем просто сделать что-то «назло всем». Во-первых, я не думаю, что это место подходит для парка. Это всегда был город, и я считаю, что он и должен остаться городом. Парк, с моей точки зрения, — политический компромисс, который на тот момент удовлетворил всех. Для нас это такой провокационный проект. Но именно острота этого сюжета задала и драматургию всего нашего учебного процесса. Второе – меня интересовала работа в центре Москвы. Одна из сторон этого задания заключается в пересмотре символической и функциональной роли центра Москвы.
— И что получилось?
Мы не пытались воспроизвести тот город, который там был — а были там, в общем-то, трущобы и плохие места. Но мы попытались воспроизвести нормальный город с нашей точки зрения. Такой, который мог бы быть, если бы эта территория развивалась более или менее естественным образом. Так вырос город, в котором живет 4,5 тыс. человек, есть школа, детские сады...
— Прямо под стенами Кремля?
— Ваш вопрос очень точно описывает общественное представление об этом месте. Что вот рядом с Кремлем вообще жить нельзя, это сокровенное, это святая земля, на которую нельзя посягать. Нет. У нас через Красную площадь пройдет трамвай, как он и ходил когда-то. На Красной площади можно разворачивать торговый рынок по выходным, нужно открыть ворота Кремля, чтобы туда нормально ходили люди. Переселить все эти секретные учреждения куда-нибудь подальше, чтобы центр города принадлежал людям. Это просто другой мир, в котором символические ценности заменены на ценности человеческого бытия. Но поскольку проект академический, мы не претендуем на то, что все скажут: «Ой, давайте немедленно это будем создавать».
— Это как раз тема Московской архитектурной биеннале — кварталы...
— Хорошо, что эта тема вообще возникла как вопрос архитектуры, градостроительной политики и градостроительной идеологии. До сих пор застройка всех новых периферийных районов шла по модернистскому сценарию – отдельно стоящие дома, школы, детские сады и так далее. А ведь город – это не только и не столько дома, сколько пространство между ними. Главная проблема микрорайона заключается в неопределенности пространств, которые расположены между домами. При правильном использовании этих пространств можно было бы считать, что там улица тоже может организоваться. А улица – это форма распределения городских функций на каком-то протяжении. Есть жилые улицы, у которых мало общественных функций, а есть улицы с ресторанами, магазинами и так далее. Качественная улица – это всегда улица, на которой много дверей. Вспомним европейские города.
— А можно что-то сделать уже с существующими микрорайонами? Считается, что они не очень удобны для жизни.
— Это интересный вопрос, совсем не такой очевидный. Вот вы говорите, там неудобно. Один из дипломных проектов, который мы будем демонстрировать на «АРХ Москве», исследует район Новокосино. Это попытка по-новому осмыслить пространство новых спальных районов. Многочисленные опросы показывают, что совсем не так уж однозначно людям не нравится там жить. И архитектурная среда — ее однообразие — совсем не то, что им не нравится. Есть масса других проблем, которые реально там существуют. И которые можно решать самыми разными способами. То есть там требуется не тотальная хирургия, а скорей акупунктура, которой не нужны очень большие капиталовложения, но которая позволяет снять какие-то напряжения и решить какие-то сиюминутные проблемы.
— Об урбанистике буквально некоторое время назад никто даже не думал. А сейчас стало модно говорить об этом.
— Заговорить-то заговорили. Но пока это еще все-таки по большей части разговор. Потому что у нас нет ни урбанистической школы, ни урбанистических институций. Когда-то все начиналось, вспомним Гутнова и Глазычева, но системой не стало. А во всем мире культура научного и практического урбанизма развита необычайно мощно. Это и факультеты, и кафедры, научно-исследовательские центры, и так далее. У нас пока все это в зачатке. Модой это стало с момента открытия «Стрелки» (Институт медиа, дизайна и архитектуры «Стрелка»), а массовый интерес возник благодаря переводу книги Джейн Джекобс «Смерть и жизнь больших американских городов». То, что 50 лет назад было «бомбой» на Западе, разорвалось у нас только сейчас. Мы про это просто не знали. У нас даже Институт Генерального плана не обладает развернутым знанием методов урбанистических исследований, которые десятилетиями формировались в мире. Там буквально два специалиста, которые получили западное образование в этой области. Так что все это только предстоит перевести из состояния моды в состояние массового производства.
— Все упирается в образование?
— Абсолютно. Все упирается только в образование. Совершенно очевидно, что именно это и должно быть главной заботой. Нормальное состояние любого успешного профессионала – это обращение к образованию. Он просто стремится учить, потому что у него есть опыт, и это его статус — он хочет свою философию, свои мысли и знания передать молодому поколению. А у нас большинство, во всяком случае, многие из практикующих архитекторов уклоняются от этого. Лекции практикующих архитекторов тоже весьма редки, и, собственно, не очень даже интересны, поскольку они мало говорят о смыслах, а больше пересказывают картинки, которые появляются на экране.
— Архитектурное образование у нас в стране в настоящий момент отстало от общемирового. А какова в России архитектура сама по себе как искусство или сфера человеческой деятельности?
— У нас есть архитектура как факт и система: есть архитекторы, строители, регулирующие органы. Но архитектуры как культуры у нас не существует. Это значит, что отсутствует внутриархитектурная дискуссия, которая должна порождать какие-то новые смыслы, новые тенденции. Россия является страной, импортирующей архитектурные тренды, а не производящей их.
— У нас есть архитектурная биеннале, например, фестивали и общественные обсуждения…
— Архитектурная культура подразумевает серьезные архитектурные разговоры. Это вовлеченность практикующих архитекторов в теоретический и образовательный дискурс. Существующее у нас образование утратило роль генератора архитектурных смыслов, а ведь именно архитектурные школы во всем мире являются конденсаторами и производителями архитектурных идей, там происходит бурление архитектурной жизни. У нас нет соответствующих институций. Союз архитекторов — это институция все-таки больше профсоюзного типа. Хотя союз и старается поддерживать какую-то температуру архитектурной дискуссии, но это очень низкие температуры. Теоретические институты оторваны и от образования, и от живой профессиональной жизни. Фестивали, «АРХ Москва», биеннале — это такие эпизоды, которые создают встряски, но не являются продолжительной и системной работой. Самый простой пример, который я могу привести: у нас же совсем нет собственных архитектурных книг. Наши архитекторы не любят ни писать, ни читать книги. Вот это вот, собственно, то, что я имею в виду под отсутствием архитектурной культуры.