Цивилизация
Кажется, мы имеем дело с необъявленным годом Эдуарда Лимонова — вышел сборник стихов «Атилло Длиннозубое», автобиографический роман «В Сырах», еще через пару месяцев на полках появится его книга «Illuminations», а затем увидит свет переведенный наконец один из главных французских бестселлеров прошлого года – биография писателя, написанная Эмманюэлем Каррером.
Есть какая-то ирония в том, что случилось это именно сейчас, когда все возможные ипостаси его могучей натуры почти демонстративно игнорируются всеми – медиа, «креативным классом», политиками и даже некогда родной ему политической оппозицией. Без внимания, кажется, может остаться даже его юбилей, который случится через год. В жизни же самого 69-летнего поэта будто бы ничего не изменилось – любой заинтересованный мог легко обнаружить, что
Лимонов не прекращал следования ни одному из своих предназначений: даже во время отсидки в тюрьме у него вышли три книги.
Впрочем, недавний «В Сырах» сам автор, говорят, не жалует – традиционный фикшн («ЖЗЛ», по собственному определению) его занимает всё меньше. Из очередного сборника стихов он также не делает события, поскольку выпускает их регулярно (по мере накопления материала), продолжая, таким образом, традицию русских поэтов-классиков, тоже не искавших лишних поводов для издания. Прошлый сборник, «К Фифи», однако, наделал шуму сам собой – весь (пусть небольшой) тираж разлетелся почти моментально. Причиной тому откровенность, с которой Лимонов живописал свой роман с 27-летней еврейкой. Реакция на книгу была парадоксальной – самые незашоренные и прогрессивные «К Фифи» предпочли просто не замечать, а особо прыткие не преминули обвинить Лимонова в старческой тяге к порнографичности. К подобным обвинениям писателю, впрочем, не привыкать – общий вид его интервью до сих пор сводится к паре вопросов про то, зачем он выходит по 31-м числам под дубинки ОМОНа, и одному – о том, что же случилось между ним и прохожим негром в Нью-Йорке в середине 1970-х.
И тем ценнее сборник «Атилло Длиннозубое» — книга, в которой Лимонов говорит о том, о чем ему хочется самому.
«Поздний классицизм», вынесенный автором в подзаголовок, предполагает беседу о мироздании, и большая часть стихов здесь – будто бы стороннее наблюдение поэта за окружающей действительностью. Сборник начинается там же, где закончился предыдущий, – в «мире, теряющем magic style»:
«Глухое лето. Вонь пожаров.
Сирен невидимых галдеж.
Что, Эдуард, каких ударов
Еще от Родины ты ждешь?
Жена предаст? Уже предали.
В тюрьму отправят? Уже был.
Среди проклятий и заздравий
Ты Фантомасом проходил…»
Вообще, возвращение Лимонова-поэта, тихонько случившееся в последние годы (нынешний сборник – уже шестой после выхода из тюрьмы), — это своего рода упреждающий удар, право на который автор всегда отстаивал. Генри Миллер (с которым Лимонова сравнивали и которого он терпеть не может) еще в 1957-м году предсказывал, что в скором времени поэты забудут свой смысл, отвернутся от людей и станут говорить лишь друг с другом. Если у кого-то есть сомнения в том, что эти пророчества сбылись, то ему стоит посетить любой литературный вечер. Там – стихи для избранных, в худшем смысле этого слова, для социальной группы «любители прекрасного», каждый член которой пытается придать своим переживаниям рифмованный вид.
Лимонов этой поэзии неудобен, как неудобен он и современной русской литературе, оставаясь одним из самых востребованных за рубежом авторов.
Со своей седой бородкой он все равно выглядит молодым Рембо, попавшим на заседание второстепенных парижских символистов: точно так же он плещет им в лица кровью, спермой и другими доказательствами собственной жизни, повышенная температура которых махом рушит мир холодного постмодернистского сарказма. Беспощаден он и к читателю:
«Я знал всех крупных bad boys, ну да…
А кого знаете вы?
Ваши друзья? Ну таких стада…
А мои друзья мертвы…»
Но эта беспощадность, кажется, скорее способ выгнать ненавистную буржуазную леность и последовать примеру автора. Тем более что своих секретов он ничуть не скрывает:
«Я делал все, что подобает гению,
Писал я в сутки по стихотворению.
Порой число их доводил до трех,
С еврейкой-девкой грех меня увлек…
Еще был очарован гностиками,
Еще был окружен чертями с хвостиками…
Платон, его герой Сократ….
Я был всей этой дикой шобле рад…»
Во всех приведенных и оставшихся за рамками рецензии стихах злые языки обязательно найдут изъяны. Лимонов-поэт это концентрированный Лимонов – ради точности формулировок он не гнушается глагольными рифмами и не признает никакого стиля, кроме своего собственного.
Он привычно пишет обо всем сразу, перескакивая с девки на девку, а от Сократа пикируя к почившим нацболам.
Он не прикрывается интеллектуальными выкладками или сложными размерами, каждая строчка здесь как резкий выдох сквозь стиснутые зубы. Он всегда говорил, что человека не бывает без трагедии и он, конечно, сознательно загоняет себя в максимально уязвимое положение, демонстративно отказываясь от дешевой славы.
Но эта беззащитность – беззащитность титана – попробуй тронь. От нее веет силой варваров, мудростью эпох и жженым порохом.
И единственное, что нам как благодарным читателям можно пожелать Эдуарду Вениаминовичу, он уже тоже пожелал себе сам на 99 странице:
«Я, у кого из вен и брать не нужно сгустки,
Иду как гобелен и лаю по-французски,
Лежу как минерал на фоне Подмосковья.
Эй, Эдвард, генерал! Здоровья вам! Здоровья».