Цивилизация
Приглашенной звездой шестой церемонии вручения премии Кандинского был режиссер Питер Гринуэй: сразу после объявления лауреатов он прочел лекцию, в которой изложил свой взгляд на современную визуальную культуру, объявил, что кинематограф всего лишь иллюстратор текстов, и назвал изобразительное искусство противоядием от этой практики. «Парк культуры» побеседовал с режиссером о его мировоззрении и современном искусстве.
— Вы видели некоторые из номинированных на премию работ. Что запомнилось больше всего?
— Мне было очень интересно посмотреть на то, что делают художники в России, но, честно говоря, я не думал, что русское современное искусство практически не отличается от того, что можно увидеть в Нью-Йорке или в Лос-Анджелесе. В некотором смысле меня это разочаровало: ведь, когда едешь за границу, ожидаешь каких-то открытий. А в итоге понимаешь — ага, вот это мне знакомо, а что-то подобное я видел на прошлой неделе в Нью-Йорке... Возникает ощущение дежавю, узнаваемости. Но я вовсе не хочу показаться грубым или негативно настроенным. У каждого должна быть возможность заниматься тем, чем он считает нужным, и это стремление я только поддерживаю.
— В последних проектах, связанных с искусством, вы чаще обращаетесь к живописи старых мастеров (Рембрандт, Веронезе, да Винчи) — почему именно старое искусство?
— Потому что оно затрагивает вопросы, важные во все времена. И потом искусство — это нечто непрерывное. Любопытно, что в системе образования задается это деление на старое и современное. Для меня оно не существует. Все мы в одинаковой степени счастливы быть членами выдающегося клуба художников, которому уже не одна тысяча лет. И мы наблюдаем друг за другом, смотрим, кто и как работает. И неважно, стоит ли на дворе 1400 год — или 700 год до Рождества Христова.
— Большинство работ, которые вы отобрали для проекта (за исключением Джексона Поллока), фигуративные. Почему?
— Для меня не существует деления и в этом — на фигуративную и абстрактную живопись. Кроме того, абстрактное искусство прожило всего-то лет пять, а потом люди быстро вернулись к фигуративности. Для художника намного важнее он сам, искусство для него — зеркало самого себя. Мы заворожены тем, как мы выглядим, чувствуем, реагируем. Конечно, абстрактному искусству найдется место в истории, но это лишь малая часть нашего опыта. Я думаю, что нефигуративное искусство ХХ века через сотню лет окажется в музейных запасниках: оно больше никому не будет интересно.
— А кроме Поллока кого бы еще вы включили в проект? Кто из современных художников вам близок?
— Например, немец Ансельм Кифер. Ему уже за семьдесят, но он потрясающе владеет техникой, его высказывания с эстетической точки зрения невероятно точны; наконец, в его работах есть социальный и политический подтекст. Я думаю, что он идеальное воплощение того, каким должен быть художник XXI века. Еще один выдающийся мастер, не так давно от нас ушедший, — Люсьен Фрейд. Но еще более важен для меня Фрэнсис Бэкон, со всеми его макабрическими образами и одержимостью фатумом. На этих художников надо равняться.
— А Кандинский мог бы стать участником вашей серии?
— Да, вполне возможно. Он был великим теоретиком. Подозреваю, что я один из немногих оставшихся на Земле людей, которые прочли все его манифесты. Сегодня они забыты, на их место пришли новые манифесты. Но Кандинский оставил нам великолепную живопись.
— В какой стадии находятся ваши планы анимировать Страшный суд в Сикстинской капелле?
— Вполне вероятно, что они осуществятся. Всего в проекте девять картин, написанных как художниками Ренессанса, так и, например, Поллоком или Пикассо. Думаю, нам потребуется лет пятнадцать на то, чтобы все завершить. Этот проект имеет большое общественное значение. Представляете, каких усилий стоит убедить Ватикан пустить меня в Сикстинскую капеллу и сделать проекцию на работу Микеланджело? Это проблема из разряда политических. Но мы добьемся своего.
— Если Ватикан согласится на проект, как, по-вашему, для чего ему это нужно?
— Где-то 18 месяцев назад папа римский выступил с предложением художникам снова работать для римско-католической церкви. Все мы (а нас было человек триста: архитекторы, художники, режиссеры, включая, например, Билла Виолу и Либескинда) собрались в Сикстинской капелле послушать папу римского. Он говорил о том, что теперь у нас есть возможность сделать свой вклад в духовность (причем не обязательно исключительно в римско-католическом понимании), найти способ справиться с сегодняшним материализмом. И, конечно, я хотел бы использовать этот шанс для того, чтобы создать проекцию для Сикстинской капеллы. Представляете, как будет выглядеть подсвеченный Микеланджело!
— Для чего вам нужно анимировать живопись?
— Мне очень повезло — я могу снимать художественные и документальные фильмы, создавать веб-сайты, ставить оперы, театральные спектакли. Я бы хотел поднять свой флаг и возглавить современную цифровую революцию. Я хочу быть вовлеченным во все возможные эксперименты начала XXI века.
<2>
— В проекте лауреата премии Кандинского Юрия Альберта есть вопрос: «Считаете ли вы, что хорошее произведение искусства может изменить нашу жизнь к лучшему?» Как вы на него ответите?
— Я уверен, что это так. Но нужно запастись терпением, подождать, пока улягутся страсти, и мы сможем объективно оценить произошедшее. Некоторые величайшие художники вроде Вермеера или Ван Гога оставались неизвестными на протяжении многих лет и были открыты следующими поколениями, которые смогли увидеть в их работах то, чего не замечали современники.
