Цивилизация
Редко бывает, чтобы в одном лице совмещалось служение ортодоксальному иудаизму и занятие фигуративной живописью. Звучит как небывальщина. Но в случае с ребе Айзенштатом, основателем Центра изучения Торы в Москве, именно так и обстоит. На протяжении многих лет он пишет картины, отражающие его личные взгляды и переживания. Как эта практика соотносится со строгостями талмудического учения, сказать не возьмемся: на то есть люди более компетентные.
Публике же остается судить о результатах на выходе творческого процесса, которые предъявлены на нынешней персональной выставке.
Автор – бывший наш соотечественник, покинувший СССР в 1974 году. После перестройки к местам его проживания наряду с Иерусалимом и Парижем вновь добавилась Москва. Впрочем география не сильно влияет на сюжеты его холстов и графических листов, поскольку они весьма аллегоричны. Например, живописная серия «Спектр жизни», название которой спроецировалось на всю экспозицию, представляет собой набор своеобразных притч, посвященных отношениям полов.
Нет, не в том смысле, как кому-то подумалось, упаси Б-г.
Речь о стадиальном взрослении представителей обоего пола: сначала происходит философско-лирическое осмысление пары «девочка / мальчик», потом «невеста / жених», «мужчина / женщина» и «бабушка / дедушка». Обобщенные портреты окрашены теми цветами хроматического спектра, которые автор полагает подходящими по ассоциации, и сопровождены раздумчивыми верлибрами, слегка самодеятельными, зато искренними. «Работа и зарплата, бремя семьи – через синеву спектра жизни на все посмотри». В таком приблизительно ключе.
К этой серии примыкают циклы «Город», «Игрушки», «Силуэты», «Натюрморты», которые обходятся без стихотворных комментариев, зато богаты аллюзиями ретроспективных стилей.
Найдутся здесь отсылы и к творчеству Марка Шагала, и к работам художников «парижской школы» вроде Кислинга и Кикоина, и к опытам немецких экспрессионистов, и к практике советского андеграунда (последнее, впрочем, происходит скорее бессознательно, просто в силу наследственной памяти). Опусы эти не слишком изощренны в части исполнения (прямо скажем, колорист из Айзенштата неважнецкий), но крайне глубокомысленны. Иногда в пределах холста комбинируются сразу несколько разных фрагментов, что, с одной стороны, может восприниматься как дань постмодернистскому кинематографу, а с другой – как следование талмудическому принципу «событий вне времени». Расшифровкой авторских смыслов можно было бы и увлечься, но как-то уж очень неискусно составлены эти коллажи.
Памятуя о фразе Михаила Врубеля: «Форма – главнейшее содержание пластики», --приходится признать, что интрига здесь обретается больше на метафизическом уровне, нежели на художественном.
Наконец, нельзя не упомянуть о большой серии работ, вдохновленных произведениями Франца Кафки. Автор готов до бесконечности интерпретировать образы, рожденные пером пражского гения. Сцены из «Замка», «Процесса», «Превращения», «Приговора» вряд ли стоит называть иллюстрациями: это сугубо ассоциативное творчество. Впрочем привязка к литературной основе помогает автору совладать с проблемами собственного «миростроения». Персонажи вроде землемера Йозефа К., буфетчицы Фриды, Кламма и Сортини облегчают зрительскую задачу.
То, что недодумано и недоделано художником, можно компенсировать знанием кафкианских текстов.
Потому эти опусы «проглатываются» легче, чем отвлеченные аллегории из других серий. Правда не сказать, чтобы знакомство с этими визуальными переложениями Кафки заставляло иными глазами взглянуть на литературные первоисточники...
Словом, творчество ребе Айзенштата вызывает интерес прежде всего своим парадоксальным генезисом, но не самоценностью. Удивительно, что ортодоксальный иудей склонен к изобразительному искусству. Результаты же его работы особого удивления не вызывают. На этом поприще, к сожалению или к счастью, метафизические концепции играют подчиненную роль по отношению к пластике. Не удалась пластика – нет и метафизики.
