Цивилизация
Когда говорят об андеграунде советских времен, чаще всего подразумевают группы и объединения. Неофициальные, немногочисленные, но все-таки художественные круги. В них было чуть веселее жить и сподручнее работать. В конце концов, проще оказалось достичь признания именно участникам подобных коллективов. У одиночек шансы едва просматривались. По этой причине, не в последнюю очередь, имя Анатолия Шугрина до сих пор оставалось неизвестным публике. Он на десятки лет отгородил себя как от официальной художественной жизни, так и от общества нонконформистов. Добровольная самоизоляция чревата творческим упадком, но с Шугриным вышло иначе.
Он принадлежал к тому поколению художников, которому из первых рук достались ценности модернизма.
Например, Анатолий Шугрин главным своим учителем считал легендарного Михаила Ксенофонтовича Соколова. Да и вообще, в конце 1920-х годов, когда он постигал азы профессии, еще была доступна для усвоения современная европейская культура. Впитать ее удалось, применить на практике – уже нет. Довоенные опусы Шугрина почти не сохранились, но по косвенным признакам понятно, что они в целом не выбивались из казенного русла. И все-таки что-то его не устраивало. В карандашных рисунках, сделанных перед самой войной, ощущается эта непокорность. Всего-то несколько листочков с лаконичными линиями показаны на выставке, но в них проглядывает вся дальнейшая эстетика.
Можно посчитать, что Шугрин попросту законсервировался в своем пристрастии к модернизму, годами смакуя и интерпретируя мотивы из Модильяни, Пикассо, Матисса, Руо и прочих грандов. А можно решить, что он создавал лишь забавные пародии и что вся его деятельность – чуть ли не постмодернизм на ранней стадии.
Скорее же всего, здесь ни то ни другое.
Иронии в послевоенных работах Шугрина хватает, однако речь все-таки не идет о шаржах. Аполитичные дамочки на холстах, геометрические фигуры на беспредметных коллажах, грубоватые стыки форм в деревянных скульптурах – это, скорее, авторские фантазии на заданную тему. Намеренная квази-самодеятельность. Будто человек побывал где-то в музее, нахватался впечатлений – и помчался домой, чтобы самому произвести нечто подобное.
При этом стоит помнить, что Шугрин был человеком чрезвычайно образованным и если бы взялся что-нибудь всерьез имитировать, то сделал бы это близко к оригиналу. А он словно заново изобретает велосипед, внося в конструкцию будто бы бесхитростные поправки.
В действительности под маской кустаря-одиночки крылся весьма рафинированный художник с собственным пониманием мировой культуры.
Оказавшись от нее отрезанным, он решился на эксперимент, который едва ли кто мог оценить в то время. Да и сегодня не все въезжают. Чаще всего пожимают плечами: мол, это он про что? Первое недоумение объяснимо, тем более что автор, скончавшийся на заре перестройки, никаких вразумительных комментариев к своему творчеству не оставил.
Анатолий Шугрин не был отшельником в полном смысле слова, более того, много лет преподавал в знаменитой московской художественной школе № 1. Ученики отзывались о нем как о мудром, эрудированном педагоге, но его собственных работ не видел практически никто. Единственная персональная выставка Шугрина прошла в 1982 году, еще при его жизни, в Вашингтоне – туда перевез часть его произведений один из поклонников-искусствоведов. Сейчас наследием художника занимается культурный фонд «Старые годы», чьими стараниями и устроена нынешняя экспозиция в Третьяковке. Рассчитывать на массовый интерес к этим опусам не приходится – слишком уж изощренна авторская концепция при внешней наивности. Но в художественной среде имя Шугрина теперь наверняка запомнится.
