Цивилизация
Древним русичам, и так-то пока еще живущим в отсутствии мало-мальски комфортного быта и азов православной веры, сильно омрачают жизнь набеги неприятных соседей, внешним видом и манерой поведения очень похожих на расширенный до полутора сотни голов состав финской группы Lordi. В ходе особенно продуктивной операции враги, возглавляемые вожаком по кличке Вепрь, ранят и похищают князя Изяслава (легко узнаваемый даже в латах и бороде артист кино и стриптиза Сергей Глушко, также известный как Тарзан).
За и. о. правителя у русичей остается княжеский сын Властимир, подросток того малохольно-истерического склада, которым отличался, по отзывам современников, самый несчастный русский царь Петр III. Наблюдая, как юный княжич с криками «Никто не видел князя Изяслава мертвым!» пытается порубать топором попавшуюся ему под горячую, но дистрофическую руку ничего никому плохого не сделавшую избу, окружающие бородачи, по русскому хитрованскому обыкновению, все сильнее задумываются о будущем.
Пьют по ночам сусло и рядят меж собой: «Княжич-то совсем плох» — «С Вепрем договариваться надо».
Сторонников у молодого человека немного. Несовершеннолетняя приятельница Настя, живущие вдвоем в лесу гопники (при знакомстве с ними Властимир на аутентичный дворово-дискотечный манер интересуется: «А вы из какого поселка?»), бородатый нянь Фрол и кудесник Вечный Дед (Альберт Филозов), больших провидческих прорывов от которого, впрочем, ожидать не приходится. На вопрос княжича, жив ли его отец, старец пытливо всматривается в чан, где булькает, как можно предположить по фрагментам ботвы и моркови, сваренный без изысков овощной суп, и отвечает: «Тьма, ничего не видно». От полного разгрома деградирующее племя спасает только поразительное бездействие Вепря, у которого в хозяйстве свои мистические тараканы. Состоящий при его штабе Черный Кудесник на милитаристские планы вождя отвечает, что «пока не время», а личную безопасность обеспечивает теорией, согласно которой как только умрет он, так придет конец и Вепрю.
Нулевым градусом динамики фильм отчасти напоминает историческое стояние на реке Угре (в XV веке русские и ордынцы провели больше месяца, враждебно поглядывая друг на друга с противоположных берегов реки, да так, в общем-то, и разошлись).
Развития сюжета как такового нет, и большинство происходящих в кадре событий носят случайный и необязательный характер. Эти странности отчасти объяснил перед премьерным показом режиссер «Русичей» Адель Аль-Хадад, креативно явив при этом образец тонкой восточной дипломатии. Автор как бы сразу умыл руки (в блогосфере в таких случаях пишут: «Мопед не мой, я просто разместил объяву»), заметив: «Кино наше продюсерское, то, что вы увидите — это их заслуга, а я даже окончательного материала не видел». Кроме того, было сказано, что «из отснятых 65 кассет могло бы получиться и детское кино, и психологическая драма, и история любви».
К сожалению, ни одно из жанровых чаяний режиссера нельзя признать однозначно сбывшимся. Довольно странно начинать сколь угодно прогрессивное детское кино со сцены, где маленький мальчик со специфической интонацией, применимой обезумевшими людьми в обращении к покойнику, взывает к пронзенному копьем трупу: «Тятя, тятя, ну послушай меня, тятя!»
Да и последующий эпизод, где мальчика зверски убивают со словами «Незачем сирот плодить», не делает фильм более семейным.
Для психологической драмы здесь опять-таки не хватает нелишней в рамках жанра внятности, а вырасти в полноценную love story картине не позволяет, видимо, чересчур юный возраст ее потенциальных участников. Настя периодически зовет Властимира переночевать, то пугая его шастающими по лесу разбойниками, то, напротив, приманивая свежезаваренным чаем, и в какой-то момент герои даже робко клюют друг друга в щеки. Свои более смелые желания они в некотором роде отрабатывают на славящемся магической силой дереве, периодически целуя и обнимая его. Причем тот факт, что Настя делает это голой (благодаря деликатной операторской манере Андрея Шепелева голой, впрочем, не подсудно), не позволяет сразу же отбросить мысль об эротическом контексте ритуала.
В целом происходящее следует отнести к жанру фэнтези-блокбастера типа «Волкодава» (где тоже были язычники) или «Властелина колец» (в «Русичах» есть не только два мага-оппонента, но и седой мальчик-путешественник, который весь фильм идет и идет куда-то, а ближе к финалу развившейся за время пути привычкой постоянно что-то себе приговаривать натурально дает Горлума). Но снятого в манере Роджера Кормана, за три условных копейки — в данном случае за три миллиона долларов. В виде этно-трэша «Русичей», если есть вдруг на то большое желание, наверное, вполне можно употреблять. Хотя со стороны Аль-Хадада было бы уместно перед показами лично объяснять со сцены драматургическую суть тех рожек да ножек, что оставили зрителям для осмысления вооруженные монтажными ножницами продюсеры. Не обещающая быть насыщенной прокатная судьба картины и малая профессиональная загруженность режиссера (до «Русичей» отметившегося в 2004-м диким, по отзывам, байопиком Чайковского «Апокриф: Музыка для Петра и Павла») вполне позволяют это сделать.
