Цивилизация
Есть два текста. У одного из них в момент, когда я набиваю на клавиатуре эти буквы, 26 725 лайков только на фейсбуке. Это «Письмо вождям» российского журналиста Олега Кашина. У другого — 203 просмотра на круг. Это последнее слово поэта, писателя и диссидента Ильи Габая на процессе 19–20 января 1970 года в Ташкентском городском суде.
Один текст бурно обсуждается. О другом никто ничего не говорит, хотя он ничуть не хуже. Но настоящий оптический эффект создают они оба, а не каждый по отдельности. Между ними 45 лет — аккурат вся моя жизнь. И мне кажется, что ее будто не было. Потому что по существу ничего не изменилось.
По-прежнему все глухо, как в танке. Люки задраены.
Оба текста написаны, а один еще и произнесен вслух, об одном и том же — об аморальности. В извечном российском жанре «Глас вопиющего в пустыне».
За это время на территории моей страны сменились — загибаем пальцы — сама страна, восемь правителей, социально-экономический строй. Поменялась правящая партия. Неоднократно менялся сам состав языка, на котором мы говорим. Но нетронутыми остались основы нашего бытия. Не столько скрепы, сколько бетонный фундамент. Как жила власть в своем мире, а народ в своем — так и живут. Как невозможно было докричаться снизу наверх тогда, так невозможно и сейчас.
Своей беды нам ворон не накличет,
Беда других ничтожна и мала.
Наверно, от такого безразличья
И повелись преступные дела
писал в своих немного наивных стихах 22-летний тогда Илья Габай. Это было почти 60 лет назад, в 1957-м. Дело в людях: царей у нас нет давно, вся власть — выходцы из «простого народа». Не «они» такие — мы такие. «Они» получаются из нас.
Диалог народа или тем более отдельного человека с властью в России — это всегда два не связанных друг с другом монолога.
Власть ведет свой, стоя на сцене. Державно подперев руками бока. Она не говорит — вещает. И не ждет от зала никакого иного отклика, кроме бурных продолжительных аплодисментов, переходящих в овацию. Иногда, если недостаточно громко хлопают, начинает бить указкой по рукам.
Голос народа всегда одинокий, тихий, почти неразличимый. Доносится откуда-то с галерки. Часто прямо из зала суда или по поводу судебного разбирательства: личная судебная история тоже объединяет монологи Габая и Кашина. Власть не слышит. Или просто не слушает.
Между кашинским «Письмом вождям — 2» и «Письмом вождям — 1» Александра Солженицына, с которым его гораздо чаще сравнивают, прошло четыре десятилетия. Сейчас другие вожди и по многим внешним признакам другие времена, чем тогда, когда свое письмо писал Александр Исаевич. Тогда был густой, болотистый, махровый застой. Время остановилось. Казалось, что с Россией уже никогда не случится ничего другого, кроме этих бесконечных густых бровей постепенно теряющего дар членораздельной речи генсека.
Сейчас, наоборот, явно идет «движуха».
Но и тогда, и сейчас в России отсутствовала система нормальной коммуникации власти и общества.
Оба письма, как и речь в суде Ильи Габая, были словами, обращенными в пустоту. Текстами без адреса. Точнее, в адрес общества и потомков, но не конкретных людей во власти. Это документы эпохи. По ним можно судить, «как оно было». Просто оказалось, что невозможность диалога гражданина и государства наша вечная, традиционная ценность.
Вряд ли стоит обвинять авторов — даже находящегося в добром здравии на свободе Кашина, не говоря уже о заплатившем за свои убеждения жизнью Габае и фактической высылке из страны Солженицына, — в наивности или бессмысленности попыток пристыдить тех, кому не может быть стыдно. Кому-то же надо напоминать о норме.
Моральная катастрофа случилась с нами вовсе не в последние 15 лет, как пишет Кашин. Она сопровождает нашу жизнь веками. Преступления власти подаются у нас как великие исторические свершения. Общество не только не препятствует, но и активно соучаствует в этом.
Миллионы доносов, разрушение церквей в якобы насквозь набожной стране, нынешнее участие православных в погромах произведений светского искусства, взятки, собственное бытовое насилие и горячее одобрение насилия государственного — все это, конечно, признаки моральной катастрофы. Только они же — черты нашей совершенно обычной повседневной жизни. В этом нет ничего удивительного для человека, сколько-нибудь знакомого с российской жизнью.
При этом мы обожаем рассуждать о России как о единственном моральном светоче человечества в насквозь аморальном мире. Категорически отказываемся не то что каяться, но даже хотя бы тихо извиниться за самые позорные страницы собственной истории. А начальство всеми возможными способами помогает нам укрепиться в убеждении, что нет на свете ничего святого, кроме самого начальства.
Проблема в том, что несправедливость, беззаконие и глухота к людям передаются у нас из эпохи в эпоху. Из «страны в страну». Всякая власть искренне полагает, что ей в принципе незачем ни думать о народе, ни разговаривать с ним, ни тем более слушать и слышать его. Считает сам такой разговор признаком собственной слабости.
Народ у нас не для того, чтобы говорить, а чтобы слушаться.
Только это не проходит безнаказанно. Лишенная системы коммуникаций с реальностью власть неизбежно немеет, глохнет и слепнет. В этом своем воспроизводящемся слепоглухонемом состоянии наше государство время от времени врезается в бетонную стену истории, рассыпаясь и воссоздавая прежнее содержание в новой оболочке. А потом, наспех собравшись из осколков, начинает транслировать обиды и пытаться брать исторический реванш у тех, кто якобы нас обидел и разрушил. Таких великих, единственных и неповторимых.
Нам больше никого не жалко хотя бы на словах — ни своих, ни чужих.
«Своей беды нам ворон не накличет. Беда других ничтожна и мала...». Илья Габай. Год 1957-й.
