Цивилизация
Почему религиозные чувства оскорблять нельзя, а 90-летнего бывшего узника Освенцима — можно? Почему одному деду, даже смершевцу или энкавэдэшнику, спасибо за победу (ну или «Победу»), а другому — омерзительные реплики в сети?
90-летний Игорь Федорович Малицкий, профессор харьковской Украинской инженерно-педагогической академии, бывший заключенный нацистских лагерей, во время торжеств в честь 70-летия освобождения Освенцима приколол к лагерной робе желто-голубую ленточку.
Российское сетевое сообщество, увидев фотографию старика, вынесло свой приговор. Кто-то предположил, что «дядя» служил в качестве «капо», иные допустили, что ленточку кто-то посторонний прицепил немощному дедушке. Досталось пополам с узником и польскому, и украинскому народам. В выражениях, за которые Роскомнадзор выносит предупреждения. А компетентные органы возбуждают уголовные дела. Если надо.
Цензура социальных сетей — самая жесткая и нелицеприятная. Даже если «цензурируемый» прошел четыре лагеря, войну, прожил достойную жизнь и продолжает работать.
Такому человеку может быть дозволен только один маркер — ношение исключительно георгиевской ленточки. Кто не носит, тот против нас.
Нетрудно предположить, что еще год-полтора тому назад поведение «патриотов» в сети было бы не столь агрессивным, визг — на полтона ниже, выражения — печатные. Но демонстрируемое по телевидению и поощряемое властью образцовое поведение — крики и обвинения с использованием словаря советской партийной печати — становится примером для подражания. А затем — разделяемой «ценностью».
После того как число привлеченных за измену родине достигнет некоторых статистически значимых величин, разделяемой «ценностью» и поощряемым поведением может стать и написание доносов.
Общественные настроения подобны флюгеру. А уж если ветер дует с ураганной силой в одну сторону, общественное сознание становится похожим на лес у моря с подветренной стороны: все как один, в едином порыве…
Содержание — жесткое антизападничество, несгибаемый изоляционизм, латентные призывы к защите суверенитета с оружием в руках — определяет форму. А форма — беспардонность, хамство, безапелляционность — тоже в свою очередь начинает определять содержание обвинений.
За это никому ничего не будет, потому что есть толпа. А психология толпы такова, что в ней не страшно. В механике погрома нет ничего сложного: «Все побежали — и я побежал». В толпе, как и в сети, не видишь или почти не видишь лица оскорбляемого. В сети нет редактора, отсеивающего дичь и глупости, поэтому можно самовыражаться сколько угодно и непременно обнаружить единомышленников, которые найдут еще более резкие слова.
Так рождается диалект толпы, доводится до кондиции язык вражды, пользователи которого заводят сами себя.
В интервью радио «Свобода» Малицкий рассказывает о себе. И этот рассказ стоит того, чтобы его воспроизвести:
«…под Веной встретил своих, и сразу сел на танк в полосатой одежде, и пошел вперед на этом танке. В моей батарее артиллерийской было семь национальностей, никто никогда никого не называл черножопым, хохлом, москалем или кацапом, не было такого. Мне жизнь дважды спас еврей, Иосилевич знаменитый, руководитель подполья. Русский офицер Федор Громов, вместо того чтобы мне впороли 25 ударов плетью на козле (я бы там и остался, не встал), он принял за меня вину и сам получил за меня. А когда зубов у меня не стало — повырывали, повыбивали, — дали кушать брюкву, я не то что жевать, я откусить не мог. Вы представляете, голодному человеку иметь во рту пищу и не проглотить ее — какая это мука. И вот человек, грузин по национальности, жевал мою брюкву и давал прожеванное мне, чтобы я ел.
Понимают сейчас эти люди, которые воюют друг против друга, или те, которые сидят в верхах, в Кремле, у нас в Киеве? Там только кричат: «Иди стреляй. Это хохлы, это бандеровцы, бей их». Это же идиоты и там, и там».
Кто имеет право учить этого человека, как ему жить?
Знаменитый вопрос Теодора Адорно в работе «Негативная диалектика»: «Возможна ли поэзия после Освенцима?» А возможны ли после Освенцима соцсети с их борьбой честолюбий, агрессией самоназначенных вертухаев и уверенностью в своей правоте, достойной военной коллегии Верховного суда СССР?
Оправдание войны — это всегда девальвация человеческой жизни, обесценение человеческого достоинства.
Что катастрофическим образом проявляется в языке. Из которого в результате исчезают слова и остается какой-то лай с лайками и дислайками. Семафорная система ненависти.
Легко воевать с помощью мыши компьютера или пульта телевизора. А теперь вопрос: перейдет компьютерная «операция» в операцию наземную, конвертируется ли сетевая агрессия в реальное действие?
Если в социальной сети человек рассуждает о необходимости уничтожения цыган, способен ли он присоединиться к тем, кто делает это на практике? И знаком ли он с историей — нефальсифицированной, — как это делалось более семи десятилетий тому назад?
Опыт такой конвертации есть. Собственно, вся история войн — это практики такой конвертации. И место компьютера могли занимать устная агитация, газета, радио, пивная. Толпа. И поощряемая сверху разделяемая «ценность» низкой цены человеческой жизни. Весящей не больше, чем дым крематория. Или лагерная пыль.
