Последний бастион

Консерваторам всего мира нынешняя Россия представляет себя как последний оплот христианской цивилизации. Она может дружить с Азией, но видит себя Европой, причем такой, какой сама Европа уже перестала быть. Вслед за Шпенглером наши идеологи и проповедники (например, священник В. Цыпин на официальном патриархийном сайте) говорят о закате этого прекрасного мира. А его новый рассвет или по меньшей мере сохранение того, что еще можно в нем сохранить, связаны, разумеется, с Россией.

Отчасти именно по этой причине наш президент встречался с папой Римским. В конце концов, отчего бы не поговорить двум мировым лидерам, один из которых по должности безошибочен, когда выступает с кафедры на темы религии и морали, а другого, по его собственному признанию, Господь так вел по жизни, что ему вообще ни о чем не пришлось ни разу сожалеть — безошибочность в режиме 7/24? Куда уж традиционней и ценностней.

Но насколько соответствуют действительности эти претензии на звание последнего бастиона христианства? Все же не очень.

Показательная мелочь: в нашей стране улицы и проспекты Ленина, если их выстроить в линию, протянутся от Твери до Хабаровска — это самое популярное название для улиц в российских городах.

На втором месте — улица Советская, на третьем — Октябрьская. Не очень похоже на христианские ценности, если честно.

А на каждую Пасху мы получаем полицейскую статистику о том, сколько человек «посетили храмы» в самый главный православный праздник (то есть начиная с тех, кто зашел на минуту полюбопытствовать, до тех, кто простоял всю праздничную службу и причастился). И в Москве это число за все постсоветские годы не превысило 5% населения.

Какой процент посещает церковь в европейских странах, сказать трудно, данные разнятся, да и очень разные страны есть в Европе, от секулярной Чехии до религиозной Мальты. Но Россия тут точно не в передовиках (см., к примеру, данные «Википедии»). Есть в Европе страны, где в обычное воскресенье, а не на Пасху в церковь отправляется примерно половина населения (Польша, Ирландия, Мальта) или хотя бы треть (Италия, Словакия).

Но говорить об этом нашим православным нельзя. Тут же услышишь что-то вроде: «Вот у нас в храме в воскресный день яблоку негде упасть». Разумеется, если речь идет о небольшом деревенском храме на окраине Москвы, единственном на спальный район с населением в сотню тысяч человек. «А вот в Европе храмы пустеют», — тут же добавит наш собеседник, и бесполезно будет ему указывать на то обстоятельство, что в Европе храмы, как правило, не взрывали и не превращали в овощехранилища на протяжении большей части XX века. Там хотя бы осталось чему пустеть.

Впрочем, речь ведь не о статистике, а еще точнее, не о нынешней эмпирической реальности. Говоря о России как об оплоте и последней надежде христианской цивилизации, обычно имеют в виду, что Запад со все возрастающей скоростью движется в сторону гей-браков и прочих антихристианских безобразий. То есть

смотреть надо не на статику, а на динамику: не в том дело, где мы сейчас, а в том, куда движемся.

Но тогда надо и само понятие «христианских ценностей» рассматривать в динамике, ведь не всегда они понимались одинаково. Лет пятьсот назад преподобный Иосиф Волоцкий, к примеру, советовал последовать примеру благочестивого гишпанского короля в том, что касалось… сожжения еретиков. Этот процесс тогда тоже считался вполне христианским и даже необходимым для защиты традиционных ценностей. Многое с тех пор изменилось, да и всегда менялось, еще с апостольских времен. Христианство, оно живое, а значит, оно живет и развивается.

После 1917 года русские христиане оказались, по сути, в осажденном лагере, главной их задачей стало сохранение того, что еще можно было сохранить. По сути, XX век европейского христианства прошел мимо них, а ведь тенденции были очень похожими. Достаточно сказать, что Московский собор 1917–1918 годов по своим решениям во многом был похож Второй Ватиканский собор, который католики провели на полвека позднее.

И сейчас в каком-то смысле русское православие возвращается туда, где оно не смогло побывать из-за 70-летнего перерыва, — в Европу 30-х годов XX века.

В Европу националистических и авторитарных режимов, отстаивавших традиционные ценности в тесном союзе с церковью, от Польши Пилсудского до Португалии Салазара. И вот давайте не будем лишний раз поминать Адольфа Алоизыча, сейчас речь совсем не о нем.

Такие режимы опирались на христианскую риторику и церковные структуры в общем-то вне зависимости от степени личной религиозности их вождей: Салазар был искренне верующим католиком и традиционалистом, Пилсудский — человеком вполне светским и к тому же социалистом. Но на какую еще структуру, кроме церкви, могли они опереться в мире, где все ценности и условности старой доброй Европы стремительно летели под откос? И у кого, как не у вождя нации, могли искать поддержки и понимания в ту лихую пору церковные институции?

А потом Европа пережила ужасную войну и смену многих режимов,

потом пришли революционные 1960-е, и консерваторы с удивлением обнаружили, что теперь «запрещается запрещать»: им приходилось искать новый язык для разговора с молодежью. В том числе и новый христианский язык.

Нечто подобное происходило и в России в те самые оттепельные 1960-е, только ее величество традиция, которой отказывались повиноваться бунтовщики, в СССР была коммунистической. И с ранних 1970-х в интеллектуальную моду постепенно вошло православие именно как нонконформизм, как неприятие официальной идеологии, как стремление жить своим умом и по своим принципам.

Вроде бы то же самое… Просто у нас в 1917 году все поменялось местами. Снова мы догоняем Европу, но догоняем ее вспять.

Наверное, нашему обществу надо пройти и через эти консервативно-авторитарные тридцатые, лучше в ослабленной, а то и карикатурной форме, просто чтобы понять, хотим ли мы во всем этом жить на самом деле. И хотим ли того же для внуков.

Наверное, история устроена так, что некоторые этапы общественного развития просто нельзя проскочить: каждая страна, принадлежащая к христианской цивилизации, проходит их по-своему, в своем темпе и в свое время, и Россия тут не исключение.

Ну а пока… Пока мы ужасаемся претензиям спикеров от православия на всезнайство и всевластность или, наоборот, радуемся уникальности культурных кодов нашей особой русской цивилизации, которую не коснутся ни валютная корысть, ни мирская суета. И все же гишпанский король больше не жжет своих еретиков, вот и мы когда-нибудь перестанем. Тогда как раз опыт гишпанских и прочих западных христиан нам очень пригодится: а как из всего этого ценностного традиционализма выходить с наименьшими потерями и как вообще разговаривать с людьми после всего этого?

Только не надо ждать, что весь остальной крещеный мир одумается и следом за Россией вернется в тот век христианнейших государей с их имперскими амбициями, в век раздела сфер влияния, аннексий и локальных войн во имя традиционных ценностей. Он там уже побывал, он с ним уже расстался. Как, впрочем, и Россия, хотя она пока, похоже, сама этого не осознала.