Цивилизация
Во всех незадачах, которые в последние недели особенно преследуют Москву с ее друзьями в Сухуми и Цхинвали, столько поводов для политического сарказма, что как-то незаслуженно блеклым выглядит отдельный сюжет — реакция Грузии. Вызывающе формальная и дежурная. И нисколько не напоминающая о темпераментном нраве ее власти.
И именно поэтому эта реакция достойна самого пристального и чуть даже завистливого внимания.
То есть по поводу, скажем, территориальных претензий России к Абхазии в крохотном селе Аибга в Грузии, конечно, высказываются. За сюжетом с увольнением всего абхазского персонала из едва ли не градообразующего санатория МВО тоже следят с интересом и сдержанным удовлетворением: кто ж не знал, что московские придут и все захватят. Следят без запальчивости и обиды, так, чтобы все поняли: отсутствие ноток понятного злорадства — результат некоторого душевного напряжения. И надежда на то, что прозревшие абхазцы повернут взоры на расцветающую Грузию, тоже высказывается безо всякой претензии на политический анализ — просто надо как-то примирить и соединить то, что в этой схеме не примиряется и не соединяется.
Примерно такие же эмоции пробуждаются в Грузии от очередных известий о восстановлении Южной Осетии. Это тот же интерес, который вызывают остальные скверные и документальные анекдоты на тему российской жизни, за которыми наблюдают с соседской заинтересованностью. Не более. Но политическим ньюсмейкерам что-то по этому поводу говорить необходимо, комментаторы обязаны комментировать, и какие-то формальные слова говорятся — с теми же оттенками нарочито скрываемого злорадства, смешанного с хорошо поставленным сожалением и, что характерно, искренним снисхождением.
Грузия проиграла войну. Как теперь окончательно понятно, войну из разряда тех, с проигрышем в которой впору поздравлять.
Любая военная победа кроме всего прочего легализует и освящает тот курс, с которым (или благодаря которому) власть в эту войну вступила. И, когда говорят о святости победы, что особенно актуально в мае, на самом деле имеется в виду святость режима, когда-то победившего и обрекшего потомков на верность его святости.
Внешняя победа надолго и крепко консервирует внутриполитические нравы, надолго и безнадежно исключая альтернативы. Так бывает, как мы знаем, даже в справедливых и отечественных войнах. Что уж говорить о войнах, которые происходят во времена, когда отечества расползаются по швам, и только от законов этого расползания зависят принципы справедливости.
В общем, что могло бы случиться, выиграй Грузия ту августовскую войну? Тбилиси ведь потому и поддался на незатейливую российскую провокацию, что в глубине души сам лелеял планы победы и великого воссоединения.
Тбилисский режим образца 2008-го — разновидность вялой, но неумолимой путинизации, в рамках которой начинали постепенно засыхать ростки первоначальной жизнерадостности. Так уж устроена вертикаль, что пиночетовский ее вариант — скорее, исключение, особенно на постсоветских просторах.
И честолюбие жесткой власти, изначально с блеском утверждавшей себя в подлинном реформаторстве, постепенно, казалось бы, выдыхалось, и ее жесткость, которую предлагалось оправдывать первыми победами, уже оборачивалась такой знакомой монополией ради монополии, и ни сил, ни мотивации на новый впечатляющий старт уже просто не оставалось.
А абхазо-осетинская тема уже ожила — ведь в пору общегрузинской спячки времен позднего Шеварднадзе боль от утери провинций, как уверяли социологи, ушла куда-то во второй десяток проблем. Беженцы из Абхазии стали раздражать, да и вообще все случившееся с Абхазией и Южной Осетией было уже не потерей, а очередным, не первым и не последним актом долгой трагедии.
Саакашвили, может быть, и не хотел вытаскивать темы Сухуми и Цхинвали в новую актуальность. Просто он стал заложником собственных успехов, и возвращение сухумского «Динамо» в грузинский чемпионат выглядело для масс, поверивших в чудо и ждавших следующего, таким же непреложным продолжением аджарских побед, как аджарские победы были продолжением «розовой революции».
В общем, к 2008-му году Грузия была готова снова подтвердить правоту Сахарова, который почти за 20 лет до того причислял ее к «малым империям». Кажется, и сам лидер нации был готов поверить в свое предназначение, и подотчетный народ, как это бывает в империях, готов был сплотиться и все забыть — кто боль реформ, кто, напротив, их торможение, кто надежду на возвращение в страну — афишу про дружбу, песни и шашлык.
И мало кто решался признаться, даже из тех, кто все понимал, что Абхазия утеряна навсегда. Август 2008-го, объявленный едва ли не катастрофой, этот факт просто сделал очевидным и официальным, как свидетельство о смерти.
Но так иногда бывает с проигравшими: они потеряли и то, от чего другим способом было не избавиться. И оказалось, что избавление от необходимости мечтать о возвращении к империи чрезвычайно полезно даже для той власти, которая была готова себя делать в вертикально-имперском исполнении.
Больше никому и ничего не надо обещать. Не надо призывать ни к бдительности, ни к готовности умереть не очень понятно за что. Даже не надо трудиться над образом врага — он нарисовался сам, причем так, что его даже не надо ненавидеть — достаточно просто немного позлорадствовать.
Те, кто, беспардонно вводя в заблуждение журналистов и аналитиков, называл себя оппозиционерами, теперь перестали быть даже анекдотом. Что совершенно несправедливо, потому что переговоры насчет возвращения в Россию «Боржоми», которые ведет с Онищенко один из борцов с режимом, — это действительно концерт.
Да, без российского рынка телавский крестьянин, конечно же, тоскует. Но во всем важна динамика: он тоскует уже не так, как несколько лет назад. Отсутствие российского рынка — объективная неприятность, но уже не катастрофа и не фактор давления, как внешнего, так и внутреннего.
Саакашвили, поставив (или получив — как угодно) крест на Абхазии и Южной Осетии, освободился от целого пласта проблем, получив уникальную для кандидата в пиночеты возможность начать все снова. Уже без былого вселенского пиара, без вычурностей вроде стеклянного МВД. Какой, право же, пиар можно сделать на пенсионной реформе? Разве что среди специалистов, и они уважительно цокают языком или просто молчат, если им цокать не положено. Важна динамика. Да, в России могут хвататься за живот при известии о грузинской пенсии в $48 и не вспоминать, что несколько лет назад она была вчетверо меньше. И не вчитываться в статистику, по которой по инвестициям на душу населения Грузия Россию обошла, и, если это реванш за 2008-й, Тбилиси и в самом деле есть с чем поздравить.
Особенно на фоне того, что получила от победы Россия. Ведь
победа с территориальными приобретениями к тому же накладывает дальнейшую за них ответственность, это ведь тоже было известно задолго до 2008 года, и мало кому эту ответственность удается с честью нести.
Это объективно, это история, в том числе и военная, но ни одному Клаузевицу не снилось, как эти объективные законы сработают там, где победу пришлось ковать ради таких политических коллег, как Эдуард Кокойты. В общем, где у проигравшей Грузии плюсы — у России жирные минусы. Где у Тбилиси избавление — у Москвы обременение. Где у проигравших реформаторский шанс и сужение поля для мздоимства — там у победителя новый триумф тотального суперотката и никаких шансов на спасение. Где у потерявшего радость выздоровления — у приобретшего имперские судороги, усугубленные разочарованной догадкой о горечи иных побед. Так не просто бывает, с некоторыми так почему-то бывает почти всегда. Войну в Чечне у нас ведь тоже считают выигранной.
