Цивилизация
Возгласы о том, что наступает новый 37-й год, звучали еще недавно очень громко. Особенно по поводу обысков и арестов, связанных с предстоящим показательным «болотным процессом». В ответ раздавались резонные голоса, что незачем обгонять события и нынешние ограниченные репрессии — это пока совершенно не то, что тогдашние массовые убийства.
Будем верить, что на этот раз дело обойдется без тогдашних ужасов, но ведь проблема не только в ужасах.
Нынешние времена и в самом деле куда сильнее похожи на то, что происходило в 30-е годы, чем, скажем, на застойное завинчивание гаек в эпоху Брежнева — Андропова. Похоже не масштабом злодеяний, а самим своим духом.
При Брежневе процессы по оппозиционерам проходили в закрытом, насколько получалось, режиме. О них почти не осведомляли публику. Идеологические кампании были нудными и половинчатыми. Размашистых реакционных новаций избегали, как избегали и новаций вообще. Все тонуло в сером неподвижном тумане.
Не то сейчас. Показательные процессы нынче так же демонстративны, как и 75 лет назад. Кстати, в тот раз они вовсе не были принадлежностью одного только 37-го. От «Шахтинского дела» (1928) до процесса «Правотроцкистского антисоветского блока» (1938) они шли непрерывной чередой: «Промпартия», «Союзное бюро меньшевиков», инженеры-вредители, совхозники-вредители, железнодорожники-вредители и т. д. и т. п. Без них неповторимая атмосфера 1930-х так же немыслима, как без подвигов полярников и аэронавтов (аналогов нынешнего ГЛОНАССа и героев Уралвагонзавода).
А идеологический показательный процесс Pussy Riot — не что иное, как новое прочтение антиформалистического погрома 1936-го, после которого любой авангардизм стал восприниматься как святотатственное покушение на идеологические основы государства.
На его «сакраментальность», как выразились бы сегодня. Надо, впрочем, заметить, что персонажи тогдашних установочных статей «Правды» («Сумбур вместо музыки», «Балетная фальшь», «О художниках-пачкунах») за решетку все-таки не сели. Над ними только основательно поглумились на общих собраниях. Ну ведь в чем-то надо и превзойти предшественников.
Тогда, как и сейчас, принятие репрессивных законов гармонично сочеталось с утверждением законов высочайшей прогрессивности. Летом 1934-го выходит окончательная редакция 58-й статьи, пунктуально карающая любые намеки на государственную измену и грозящая расправой также и членам семей кандидатов в преступники. А в конце 1936-го — добрейшая и либеральнейшая Конституция, которая, уж конечно, одним махом подняла бы на сотню ступеней рейтинг ведения бизнеса в советской державе, если бы наша держава своей целью провозглашала тогда не социализм, а капитализм.
Как и сейчас, казенная пропаганда без малейшего перехода переключалась с обличения врагов на сюсюканье о милых пустяках благоустроенного быта простолюдинов.
На первых полосах «Известий» отчет об очередном показательном процессе, а на последней полосе лирическая фотозарисовка — кудрявый ребенок держит в руках деревянную клеточку: «Птичка, птичка, чего это тебе так скучно?»
Как и сейчас, сверху осуществлялся крутой поворот к крикливой общественной нравственности, якобы расшатанной легкомыслием предыдущих лет. Борьбу с педофилами и геями поднять на высоты публичной государственной политики тогда просто не сообразили. Судьба уличенных в гомосексуализме была мрачной, но рекламировать расправы над ними считали неуместным. Зато преуспели на других фронтах. В 1935-м Ильф и Петров в очередном фельетоне осторожно критиковали школу, где с благими целями совершили некоторый перегиб: «В попечении о нравственности детей (вопрос важный и злободневный)… стали свидетельствовать всех школьниц «на предмет установления невинности».
Любопытная, между прочим, инициатива, и сегодня вполне достойная изучения Министерством культуры совместно с представителями церковных кругов, а также думских депутатов, ведающих вопросами этики.
Кстати, о депутатах. Характерную для 1930-х стадность начальствующих лиц, по указанию свыше кидающихся из стороны в сторону или рвущих на части кого-нибудь из своих, можно опять наблюдать в реале. Взять, например, депутатов-единороссов, по команде хором подписавшихся под законопроектом, авторам которого светит попасть в «список Магнитского». Понятно, что большинству из них совершенно не хотелось это подписывать. Зачем им проблемы? Но вот пришлось. Такие на дворе времена. И вряд ли все они в душе так уж рвались снимать парламентскую неприкосновенность с депутата Бессонова. Неприкосновенность в их кругу — вещь общеполезная. Однако пришлось.
Их предшественникам, думается, тоже грустно было выдавать коллег одного за другим. Но ведь выдавали, да еще и пели, и смеялись как дети.
И еще одна примета, объединяющая нынешний день с тогдашним. Истерические поиски иностранных заговорщиков. Разумеется, тогда кольцо врагов было куда плотнее и смотрелось как-то реальнее. И Гитлер выглядел гораздо правдоподобнее и явно опаснее, чем Хиллари Клинтон. Но ведь начальственному воображению не прикажешь. Надо будет — так и Клинтон сойдет за князя (или княгиню?) тьмы.
Да, все эти параллели подводят к известному наблюдению, что историческая трагедия когда-нибудь повторяется как фарс. Но есть и еще одно наблюдение, хотя и менее известное. О том, что фарс государственных масштабов, если видишь его с короткого расстояния, совершенно не смешон.
